Соискупитель

– Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь… – Маленькие курчавые овечки одна за другой прыгали через плетень. Делали они это изящно и ловко, как в цирке прыгают через обруч дрессированные пудели. Движения их были слажены, каждая чётко знала свою очередь и не лезла вперёд подруги. Они были похожи на игрушечные фарфоровые статуэтки из старинных часов, которые вереницей выплывали из крошечной дверцы, делали какой-нибудь трюк, а потом так же одна за другой въезжали обратно и исчезали в темноте дверного проёма. ДЗЫНЬК! Механизм внезапно разладился, овечки налетели одна на другую. ДИНЬ-ДОН! ДИНЬ-ДОН! ДИНЬ-ДОН! – часы стали отбивать полночь. А может, это вовсе не часы?

Иван Иванович Иванов лежал в постели, схватившись за стучащее, как колокол, сердце. Его охватил страх. Он панически боялся, что с ним может случиться сердечный приступ. Врачи, конечно, говорят, что его сердечная мышца в полном порядке, но они ведь всегда врут, это всем известно. Успокаивают, успокаивают, а пациент вдруг раз, и ни с того ни с сего – в ящик сыграет. «Жена тоже говорит: “Как у тебя может болеть то, чего нет и никогда не было!” Гадюка подколодная! Сама меня довела, а теперь не хочет нести ответственность, ухаживать за больным мужем! Позорно сбежала к мамочке, оставила на произвол судьбы, даже некому теперь скорую вызвать, если что вдруг, не дай бог, случится! А двадцать лет назад клялась в вечной любви! Тьфу! Все женщины – падшие существа, это точно! Я её на руках носил, в театр водил, книжки вслух читал – а в ответ что? Чёрная неблагодарность! Ну неужели трудно потерпеть немного, когда родной муж смотрит новости? Мне ведь жизненно важно знать, в каких сейчас Нигер с Чадом отношениях, а она со своей грязной посудой ко мне лезет! Тёмная женщина. Только о своём благе и думает, а на судьбу бедных негров ей наплевать! А потом, ну выпиваю иногда немного! Я ведь человек творческий, а как известно «поэты ходят пятками по лезвию ножа и режут в кровь свои больные души». Мне иногда надо забыться, ни о чём не думать, а иначе я просто не выдержу напряжения, в петлю полезу, как Есенин. Не понимала она меня никогда, вот что! Деньгами вечно попрекала. Да разве стóит какой-то новый холодильник того, чтобы из-за него скандалы устраивать! Раньше никто вообще никаких холодильников не знал, и все прекрасно жили. Вот до чего научный прогресс людей довёл! Зачерствели сердца и загрубели души у нынешних сверхчеловеков!»

– БОМ! БОМ! БОМ! – «Расшалилось что-то сердце. Вот неугомонное! Стучит и стучит… А какая она была раньше красивая! Глазищи огромные, голубые. Я как в них посмотрел, так и утонул сразу! Щёчки румяные, личико чистенькое, невинное. А это её вечное выражение удивления и восторга одновременно! А смех – золотые искорки на воде! И куда всё это делось? Теперь только тоска одна в глазах да морщинки в уголках губ. Как же она могла потерять свой смех и это милое удивление? Сама виновата, что я её больше не люблю!»

– БУМС! БУМС! БУМС! – «А, чёрт, соседи достали! Сколько можно ремонт делать?! Середина ночи, а они всё стучат. Спать не дают. Вот милицию вызову, будут тогда знать! И зачем только я здесь поселился? Как хорошо в деревне было! Тишина, ясный свет в окошке, скворцы поют. Эх, чёрт меня дёрнул в город податься! Польстился на деньги, карьеру хотел сделать. А остался у разбитого корыта. Во всём судьба-злодейка виновата! Мне бы хоть капельку везения, так я бы всем показал, на что я способен. Уж я бы не сплоховал! Эх, жизнь моя жестянка, а ну её в болото… Как из института меня выгнали, так и пошло всё под откос. А ведь это Васька меня подбил планом из-под полы торговать. Мол, лёгкие деньги, никто не узнает! Вот дрянной человек, сам же меня и заложил с потрохами, когда галстучек на шее потуже затянули! А что мне, спрашивается, делать было? Стипендия маленькая, а жить красиво ведь всем хочется! Я тогда молодой был, вылитый Аполлон, талантливый, надежды подавал. Все мне блестящее будущее пророчили. А что в результате вышло? Оказался в этой дыре, никому не нужный, всеми забытый, без денег, без жены… Неудивительно, что пить начал, а кто, спрашивается, не начал бы на моём месте? Предлагали в мастера пойти, руки-то у меня всегда золотые были. Но ведь надо же человеку хоть какую-то гордость иметь! Чтобы я, с моими музыкальными способностями, да в рабочие пошёл! Лучше уж вообще ничего не делать, чем так себя унижать! Ты, говорят, Иван, тунеядец, всю жизнь на шее у родителей и жены сидишь! А что мне прикажете делать? Я изгой, непризнанный людьми гений! А у гениев, как известно, характер сложный, с ними жить нелегко. Их надо любить, жалеть и прощать все их слабости. Они не могут, как все остальные люди, думать о хлебе насущном. Их удел высок, и они одиноки! И вообще, всех гениальных людей всегда гнали, обвиняли их во всех смертных грехах, не давали им хода. Только после смерти уже понимали, кого потеряли, начинали дифирамбы петь, превозносить: «Какой был слон, какой был слон!..» Правду говорят: если ты плюнешь на общество, ему ничего не будет, а если оно плюнет на тебя, то ты захлебнёшься! Вот я и захлебнулся, потонул в пучине людского безразличия!»

– ТИК-ТАК! ТИК-ТАК! ТИК-ТАК! – «Часы что-то слишком громко тикать стали. Надо в ремонт нести. Вот чёрт! Нервы никуда не годятся! Вчера даму домой привёл, бутылочку распили, собрался уже к делу приступить, а тут вдруг этот стук раздался. Вначале подумал было, что в дверь стучат, испугался, что жена пришла, запаниковал, заметался по квартире. А эта идиотка сидит, на меня глаза вылупила: “Ты, что, – говорит, – психуешь? Тронутый, что ли, или «белочка» началась? Так я лучше пойду!” Тут я понял, что это часы стучат. Стал ей объяснять, а она говорит: “Не слышу ничего, напился до чёртиков, вот и мерещится!” И ушла. Может, у меня слух обострился? Такое, говорят, иногда случается. Или в волка превращаться стал? Что ж, лучше зверем быть, чем такую жизнь вести…»

* * *

– КАП! КАП! КАП! – капли барабанят по отливу и их стук складывается в причудливую и немного мистическую мелодию. Страшно и одновременно волнующе слушать дождь ночью в пустой квартире. Кажется, что где-то совсем близко от тебя открывается дверь в иной мир, который манит тебя, притягивает, как магнит, зовёт и влечёт. Трудно устоять перед этим искушением и не отдаться на волю ветра и воды. Иногда так хочется откинуть всё, снова стать младенцем и начать жизнь заново! Но как это сделать? Разве возможно человеку второй раз войти в утробу собственной матери? Может, надо просто подняться на крышу дома, а потом броситься оттуда вниз, пролететь все двенадцать этажей один за другим, почувствовать захватывающую дух радость полёта? А затем пусть кармический ветер сотрёт память, или нет, пусть лучше душа растворится в вечности, как капелька воды в океане… Да, пусть будет так! Это гораздо поэтичнее, а поэтому больше похоже на правду. «Но кого я обманываю? Разве это выход? Поступить так будет равносильно тому, что признать своё поражение. И даже не знаешь, что лучше: превратиться в вечного скитальца, переселяющегося из тела в тело и не находящего ни в одном из них покоя, или раствориться, бесследно исчезнуть, отправиться в Вечную Смерть? Что же делать? А может, просто перестать сопротивляться, уступить зову, заглянуть в неизвестное? Страшно! Что ждёт меня там, в глубине моего сердца, в пучине моей души?..»

– ПА-ПА-ПАМ! ПА-ПА-ПАМ! ПА-ПА-ПАМ! – дождь льёт всё сильнее, всё громче стучат капли, всё настойчивей звучит мелодия. Она всё больше походит на барабанную дробь. ЦОК! ЦОК! ЦОК! – Иванов ворочается в постели, он не спит, ему слышится стук копыт за окном. Странно, ведь он живёт в центре города, конюшни рядом нет. Может, это отряд конной милиции проверяет дворы и подворотни? Страх вползает за шиворот и холодит спину. Рука сама тянется к магнитофону, нажимает кнопку. Он готов на всё что угодно, лишь бы не слышать больше этот ужасный цокот. На секунду наступает облегчение: знакомый голос Цоя поёт знакомую песню. Но музыка такая таинственная, зачаровывающая. Раньше он никогда не слушал «Кино» по ночам. Он уже жалеет, что включил магнитофон, но сделать ничего не может. Как завороженный, вслушивается он в странные слова:

…Я ждал это время, и вот это время пришло,

Те, кто молчал, перестали молчать.

Те, кому нечего ждать, садятся в седло,

Их не догнать, уже не догнать.

Тем, кто ложится спать –

Спокойного сна!

Спокойная ночь!

Соседи приходят, им слышится стук копыт,

Мешает уснуть, тревожит их сон.

Те, кому нечего ждать, отправляются в путь,

Те, кто спасен, те, кто спасен.

Тем, кто ложится спать –

Спокойного сна!

Спокойная ночь![1]

Всё кончено! Что-то ужасное вторгается извне и преследует его. Это просто невыносимо! Единственное спасение – хоть на миг забыться, отключиться и ни о чём не думать. А иначе он просто взорвётся… «Ура! Выход найден! Синтезатор! Вот – спаситель и помощник во всех бедах!..»

Такой прекрасной симфонии Иванов никогда ещё не писал. Особенно хорошо удалось поймать ритм… ПОМ! ПО-ПО-ПО-ПО-ПОМ!..

* * *

Обыскивать свою собственную квартиру – дело нелёгкое, особенно если она так загажена. А инородное устройство можно спрятать где угодно. Странно, конечно, что избрали для контакта именно его, но их никогда не поймёшь. Наверное, им интереснее изучать какого-нибудь бомжа, чем правителя страны. Так или иначе, другого объяснения ночным событиям не было…

В это солнечное утро, встав с постели, Иванов первым делом измерил своё кровяное давление и пульс. Всё в норме. Потом отнёс часы в мастерскую. Мостовая была совершенно сухой, луж нигде не было. «Странно, ведь дождь лил всю ночь…» Кучек конского навоза тоже не наблюдалось. «Может, лошадям повесили под хвост мешочки?» По пути домой зашёл в ДЭЗ, чтобы вызвать сантехника. «Возможно, у меня просто унитаз подтекает, а я подумал, что это дождь». Мастер пришёл, всё осмотрел и сказал, что за ложный вызов полагается штраф в размере стоимости бутылки водки. Да ещё, нагло ухмыляясь, посоветовал Иванову обратиться к врачу. «Хамство и бюрократия в стране!» В мастерской часовщик заявил, что таких тихих и точно работающих ходиков он уже давно не видел, поэтому, мол, и чинить тут нечего. «Одни лентяи кругом!» Пришлось обратиться в милицию. Иванов хотел подать жалобу на соседей, но ему сказали, что они уже год как уехали за границу и поставили свою квартиру на охрану. Хотя именно в милиции, как это ни странно, Иванов нашёл понимание и сочувствие со стороны местного участкового – сержанта Петрова. Тот внимательно выслушал исповедь расстроенного Иван Ивановича, задал пару вопросов, но в конце заявил, что их структура в таких делах помочь ничем не может. Разочарованный Иванов направился к выходу из отделения, но сержант Петров нагнал его у самой двери и зашептал в ухо: «Брат, послушай меня. Мы оба – избранные! Они нас выбрали для изучения и контакта. Ничего не бойся, им надо полностью довериться, тогда они не причинят вреда. Наоборот, с их помощью можно достичь поразительных результатов! Приходи сегодня в 24.00 к памятнику Ленину, там тебя встретят и проведут в наш штаб. Молчи и не задавай вопросов! Придёшь, всё узнаешь!» Пугливо озираясь, Петров убежал к себе в кабинет, оставив обескураженного Иванова гадать, кто же «они» такие. По пути домой Иван Иванович тщательно обдумывал этот вопрос. Выход напрашивался один – его изучают инопланетные существа. Скорее всего – это более развитая раса, ищущая во вселенной братьев по разуму. Над ним с помощью специальных психотропных средств или спрятанного в квартире излучателя провели эксперимент, чтобы выявить его реакции на разные необычные стимулы. «Надеюсь, я не посрамил честь Земли!» Теперь его пытается завербовать ФСБ, а может, и другая какая секретная организация. Конечно, им выгодно внедрить агента к инопланетянам! Но выгодно ли это ему? Похоже, у него нет выхода. Если он не пойдёт на контакт, его сочтут изменником Родины и быстро устранят. «Делать нечего – надо идти!»

* * *

Страшно ночью стоять у памятника Ленину. Того и гляди, маленькая фигурка вечноживого вождя пролетариата сойдёт с пьедестала и обратится к тебе с вопросом: «Ну что, това’ищ Иванов, как идёт пост’оение коммунизма? Выполняются ли планы по местам?» Разочаровывать чугунного человечка как-то боязно: вдруг разозлится, схватится за серп и молот, пойдёт крушить дома и лавки новых буржуев…

– ШАРК! ШАРК! ШАРК! – это точит свой ятаган мёртвый предводитель мёртвого народа. «Нет! Слава богу!» Это просто подходит к памятнику обыкновенный живой человек в чёрном капюшоне и маске, закрывающей лицо. Обыкновенным человеческим голосом он шепчет: «Идём за мной, брат!» Страшный призрак вождя растворяется во мраке, и Иванов с радостью следует за своим земным провожатым.

Чёрные свечи, перевёрнутые кресты, пентаграмма и планшетка – это, наверное, обычный интерьер штаб-квартиры ФСБ в наше время. И ни один человек никогда не догадается, что здесь вершатся судьбы страны. Посвящение прошло почти безболезненно – крови взяли лишь несколько капель. «Наверное, сдадут на анализ, чтобы определить номер моей группы».

Под маской медиума, вероятнее всего, скрывается сам глава штаба. Связь с инопланетной цивилизацией осуществляется с помощью ультрасовременной аппаратуры, замаскированной под трёхногий столик, планшетку и тарелочку. Все члены секретной организации стали в круг, взяли друг друга за руки и затянули какой-то странный напев на непонятном языке. Сеанс начался.

Иванова вытолкнули в центр круга. «Наконец хоть кто-то проявил уважение!» Медиум скинул свои чёрные облачения и взору новопосвящённого открылся его знакомый участковый Петров. Искусно имитируя транс, сержант не своим голосом что-то выкрикивает. Сначала просто набор бессвязных звуков, потом звуки постепенно складываются в слова, слова в фразы. Остальные повторяют всё за ним. К удивлению Иванова, участковый обращается лично к нему. «Мы любим тебя!» – кричит медиум. «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ!» – вторит хор. «Ты избранный! Ты должен переродиться в высшее существо! Забудь себя! Впусти внутрь Силу! Слейся с Абсолютом! Пусть Сила поглотит тебя! Дай волю подсознанию! Добра и зла нет! Всё едино! Путь вверх и путь вниз – это одно и то же! Сатана и Христос – две стороны одной медали! Раскрепостись! Сними запреты! Отдайся духам! Отдайся мне! Я твой Владыка, стань моим слугой! Я – царь мира сего! Я исполню все твои желания! Отдай мне свою душу! Я – новый бог! Стань мной, стань богом!» Что-то липкое проникает внутрь, давит, заставляет забыть себя, туманит сознание, парализует волю. Иванов дёргается в конвульсиях, выкрикивает что-то бессвязное, рвёт на себе одежду.

Участковый задаёт вопросы. Столик выстукивает ответы. Тарелка бешено вертится. По комнате бегают слоны и тигры, лают собаки, на голову сыплются спичечные коробки и булавки, из тумана выплывает причудливая фигура страшного существа. «О, Великий Дух, открой нам свою волю! Кого ты хочешь, чтобы мы отдали тебе? Выбери свою жертву сам!» – взывает к нему Петров.

«И» – «В» – «А» – «Н» – «О» – «В»! – показывает тарелка.

«Подготовить жертву!» – исступлённо ревёт медиум. Откуда-то появляется нож, круг начинает смыкаться. Столик прыгает от нетерпения, стучит всё громче и чаще: «ТУКИ-ТУК! ТУКИ-ТУК! ТУКИ-ТУК-ТУК-ТУК!» Стук будит Иванова от навязчивого сна. Вокруг обнажённые тела и горящие глаза. «БЕГИ! БЕГИ! БЕГИ!» – рука нащупывает на груди маленький крестик. Что-то выталкивает его из круга, даёт силу отбиться от врагов, гонит его полуголого по улицам, запирает на ключ дверь квартиры, бросает его на колени, заставляет плакать от радости и стыда.

* * *

Утро вечера мудренее. Иванову стало стыдно. Как он мог принять сатанистов за ФСБэшников? Но ещё стыднее за то, что изменил своим принципам: молился, плакал всю ночь. «Больше этого не повторится никогда! Это слабость и потакание своим низменным религиозным инстинктам!»

Иван Иванович со спокойным сердцем идёт готовить себе яичницу. «ХРУСТЬ!» – яйцо падает на пол и разбивается вдребезги. Неужели показалось? Нет! Где-то совсем близко от него вновь рождается стук…

– БУМ! БУМ! БУМ! – Звук исходит уже отовсюду! Иванов затыкает уши, но звук проникает в мозг, долбит каждую извилину, прокрадывается в сердце, печень, лёгкие. Страх перед неизвестным парализует, не даёт свободно вздохнуть, выступает капельками холодного пота на лице.

В минуту, когда гибель кажется уже неизбежной, раздаётся телефонный звонок. Иванов вздыхает с облегчением.

– Иван Иваныч, – говорит трубка, – вам стучат. Откройте немедленно!

Сердце ухает в трубу. Спасения нет! Дворник с удивлением смотрит, как на первом этаже распахивается окно и оттуда вылезает растрёпанный мужик в тапочках на босу ногу. В следующую секунду фигурка Иванова уже растворилась во тьме ближайшей подворотни.

* * *

– Я знаю, кто это стучит! – сказал Сидоров, разливая вино в пластиковые стаканчики и ломая батон белого хлеба на две части. – У меня два года назад стучать начали. Сначала тоже паника была, бился головой об стену, истерики закатывал. А теперь всё под контролем. Как начал на собрания ходить, так и успокоился. У нас у всех стучат. А мы радуемся, веселимся, гимны поём, «язы́ками» говорим[2]. Рассказываем друг другу, с чего всё это началось. В общем, морально и физически поддерживаем всех нуждающихся. Ты приходи к нам, сам всё увидишь. Запомни, главное – это вера! Вот я твёрдо верю, что этот стук настоящий, всем рассказываю об этом, а значит всё идёт как надо. В последнюю пятницу будущего месяца у нас Конец Света намечен. Ты обязательно приходи! Там всех нас будут спрашивать: «Верил ли ты в стук?» А я отвечу: «Да, Господи, верил и всем рассказывал!» Тогда Он мне и скажет: «Молодец, Сидоров, приди и наследуй Царство, уготованное тебе от создания мира!» Вот так-то.

– Ну а кто всё-таки стучит?

– Как кто? Он! Тот, кто заплатил за все наши грехи. Мы теперь все святые, можем делать, что хотим! Ну, святость, конечно, не наша, а Его, но это неважно. Я же тебе говорю, только веруй, что Он нас выкупил, и будешь на Суде оправдан! Ну и ещё десять человек к нам приведи. Тогда уж наверняка спасёшься!

Сидоров был один из «стукачей» – так они сами себя называли. «Стукачи» собирались каждое воскресенье в местном кинотеатре и в изобилии получали там дары Святого Духа. Эти дары они употребляли: на писание брошюр о стуке, поездки для обмена опытом за границу, проповеди по ТВ, расклеивание листовок на столбах и подъездах, походы по квартирам и ловлю случайных прохожих в самых неожиданных местах. Иванова, к примеру, поймали в общественном туалете, где он забился в угол и пытался провалиться сквозь землю. Сидоров привёл его к себе домой, отмыл, одел, накормил и вручил ему современный перевод Библии. Всё это «стукач» делал чётко, сосредоточенно и очень серьёзно. Иванов даже заметил, что он периодически подсматривает в какую-то бумажку и шепчет себе под нос что-то вроде: «Так, пункт первый сделал, пункт второй сделал, пункт третий – провести духовный разговор. Так, начнём с подпункта “А”…» Иванову в общем-то понравился этот маленький тщедушный человечек с грустными бычьими глазами навыкате. А его педантизм вообще привёл Иван Иваныча в полный восторг. Сам он всегда жил не по плану, наобум, и вечно завидовал людям, которые способны хоть как-то дисциплинировать свою жизнь.

– А вы не пробовали найти источник стука, впустить того, кто стучит?

Сидоров обескураженно и немного укоризненно посмотрел на собеседника своими большими влажными глазами и испуганно замахал руками:

– Да ты что? Это невозможно, да и опасно, наверное! Мало ли что может случиться? Наш пастор нам это строго-настрого запретил! А иначе, какие же мы «стукачи» будем? В «привратники» нам, что ли, переквалифицироваться? Потом, у нас и так много дел. Бегаешь целый день как запаренная лошадь, вечером придёшь домой, рухнешь на кровать, уже и не до стука совсем. Я уже давно ничего не слышу, но это и не главное. Главное – продолжать верить, что он есть!

Иванов быстро втянулся в эту новую жизнь, полную ярких впечатлений и новых знакомств. Целая армия «стукачей» с искренней любовью смотрела на него своими бычьими глазами и готова была принять его в свои ровные, правильные ряды. Он чувствовал, что обрёл семью, которая всегда позаботится о нём. Он любил говорить с ними о стуке, и с удовольствием замечал, что чем чаще он это делает, тем реже слышит стук, когда остаётся один. Вскоре, написав о стуке свою первую брошюру, он вообще перестал его слышать. Страх ушёл вместе со стуком. Наступили блаженные времена.

* * *

Стрелки на часах показали полночь. Иванов неожиданно проснулся. Что могло его разбудить? Темнота, как вата, обволакивала всё вокруг, и нигде не было слышно ни шороха мышки, ни тиканья часов, ни шума ветра за окном. Мир затаил дыхание. Иванов тревожно вслушивался во тьму, но ни одного даже робкого звука не прорвалось сквозь блокаду ночи. Вдруг он понял: разбудил его не шум, а, наоборот, полное его отсутствие. За годы, прожитые в городе, он совершенно отвык от тишины. Она звенела в ушах и была похожа на густой кисель. Словно парализованный, не мог он двинуть ни рукой ни ногой, не мог нарушить этот безмолвный покой. Смертельная тоска навалилась на него, вдавила его в постель, мешала вздохнуть полной грудью. Иванову чего-то ужасно не хватало. Словно он потерял что-то очень ценное и важное, без чего невозможно жить. Но что же он потерял? Что всегда заставляло его сердце биться и лёгкие дышать? «БУМ!» – Где-то глубоко внутри Иванова что-то ёкнуло. «Стук! Ну конечно же! Как же я сразу не догадался? Мне не хватает стука! Мне нужен был стук, чтобы жить! А теперь я стал трупом. Трупом, который двигается, говорит, что-то делает. Но уже не живёт. Я потерял жизнь в тот момент, когда из страха и малодушия променял этот неугомонный стук на мёртвую тишину. Суета, которой я себя окружил, не давала мне почувствовать холод могилы, где я был погребён. Лишь только теперь, оставшись один на один с самим собой, я наконец-то прозрел и понял всё. Я лежу под водой с тяжёлым камнем на груди, как сестрица Алёнушка в русской народной сказке, и не в силах сам выплыть на поверхность, чтобы вдохнуть свежего воздуха. Но нет, я не один! В самой сердцевине тишины кто-то есть. Чьё-то незримое присутствие пронизывает собой ночной воздух…»

– ТУК! ТУК! ТУК! – В дверь постучали. Стук тихий и какой-то робкий. Но в полной тишине он звучит как громовой раскат. Иванов с тревогой вслушивается в эти до боли знакомые звуки.

Сам не зная как, он оказался у двери. Со страхом смотрит он в глазок. Да, там стоит Он, Тот, который стучал. Ивановым вновь овладела паника. «Что Он от меня хочет? Зачем стучит в мою дверь?» Рука сама тянется к задвижке, но срабатывает многолетний инстинкт: «Зачем торопиться? Я ещё так мало о Нём знаю! Надо вначале поближе познакомиться. Негоже пускать в дом незнакомого человека! Вдруг это разбойник или вор? Общаться можно прекрасно и через дверь! А потом когда-нибудь, если всё пойдёт нормально, можно и впустить. Когда-нибудь потом, в будущем, главное – не сегодня, не сейчас! Уж больно Он какой-то сверкающий, страшный какой-то. А у меня и не прибрано совсем, и сам я давно не мылся. Стыдно в такой нечистоте принимать, опозорюсь ещё. Не понравится Ему у меня и уйдёт, хлопнув дверью. Вот устрою генеральную уборку, схожу в баню, тогда милости просим! А сейчас лучше не надо, только не сейчас, не сегодня…»

* * *

Со «стукачами» пришлось порвать. Какой из него теперь «стукач»? Бегает каждую минуту к двери, посмотрит в глазок, а потом чуть в обморок не падает от страха. Доползёт до кровати, очухается немного, выпьет для храбрости и опять к двери. Тут уж не до проповедей по ТВ и не до писания брошюр! Тут вопрос жизни и смерти. «Но что делать-то, делать-то что?»

– А делать вот что. Дела делать! – перед Ивановым стоял маленький человечек в сутане и с выбритой на голове плешью (хотя на самом деле плешь была настоящая), которого все почему-то называли святым отцом.

– Какие же дела?

– Как какие? Правильные! – Попов (или падре Попов) даже вспотел от волнения. – Деньги на костёл отдавать, молитвы читать, на мессу ходить, облатку есть! Отработаешь все грехи, и свободен! Если этого мало, можно и на сверхзаслуги пойти. Монахом стать или священником, Красный Крест основать или Папе помогать проповеди писать. Да мало ли, что ещё? Возможностей куча, только действуй!

– А как же Он, Тот, который за дверью?

– А Он подождёт. Сам посуди, зачем ты Ему такой нужен, без дел-то? У Него таких в чистилище знаешь сколько? На голову сыплются, уж не знают, на какие работы посылать! Всё уже там перекопали, пни повыкорчёвывали, горы по камешку разобрали. А всё потому, что здесь работать не хотели! Другое дело, если явишься с заслугами. Тут тебе честь и почёт! Жить будешь без бед, как у Христа за пазухой. Начни с малого, пожертвуй рублей сто на наш костёл и пятьдесят раз прочитай «Отче наш»!

Надо признать, что католичество в России особое – можно сказать, даже ортодоксальное. Ещё бы, нелегко заставить себя пойти в костёл, когда рядом сотня православных храмов! Так что падре Попов был настоящим экстремистом. Он безоговорочно принимал все новые и старые католические догматы, верил в непогрешимость Папы больше, чем сам Папа, рьяно отстаивал все отличия католичества от православия и считал, что надо нападать первому, чтобы выжить на вражеской территории. Для него линия фронта проходила где-то между входом в костёл и близлежащим сквером. Всех, кто по неведению или из любопытства попадал на его территорию, он затаскивал в своё логово и уже не выпускал из рук без тщательной обработки и поставления на «путь истинный».

Выйдя из костёла, счастливый Иванов пошёл домой. Ощущение лёгкости не покидало его целый день. Как приятно знать, что делать! Каждый человек в глубине души жаждет, чтобы им командовали, указывали направление, давали задания. Путь намечен, остаётся только идти по нему с гордо поднятой головой! Чтобы Иван Иванович не заскучал, его снабдили книгами. В одной из них была подробная инструкция, как сделать так, чтобы у тебя на руках появились язвы от гвоздей. Это было очень захватывающе, надо было представлять себе в красках, как ты впускаешь к себе Того, который за дверью, как обнимаешься с Ним, целуешь Его раны, пьёшь струящуюся тёплую кровь. Иванову воображать понравилось – и интересно, и безопасно, не надо никаких странных личностей в дом пускать… Другая книга была скучновата. В ней на целых пятистах семидесяти шести страницах шли рассуждения о том, почему Тот, который за дверью, существует на самом деле. «Глупо, я и так знаю, что Он существует! Надо только к двери подойти и в глазок посмотреть. Вон, стоит и даже знаки какие-то мне делает! Аж мурашки по телу бегут! Вообще, может, и стоит книжку-то эту почитать. Глядишь, и позабудешь о Нём хоть на часок-другой. Всё польза!»

* * *

Время летело незаметно. Лето сменилось осенью, а за ней пришла зима. Иванов делал успехи. Вскоре он уже мог с уверенностью сказать, что за ним не осталось ни одного, даже малейшего проступка, который бы он не искупил добрыми делами. Беспокойство и тревога от того, что за дверью кто-то есть, постепенно прошли. (Чего бояться, если ты безгрешен?) На их месте прочно обосновались покой и уверенность в завтрашнем дне.

На улице ребятня играла в снежки. Снеговые комочки носились в воздухе, как огромные белые майские жуки. «ВЖИК! ВЖИК! – ВЖИК! ВЖИК!» «ТРАХ!» – Стекло раскололось вдребезги и осколок вонзился в самое сердце!

Боли Иванов почему-то не чувствовал. Он с удивлением смотрел на алую струйку, текущую по халату прямо на пол. «Всё. Конец. Приехали. Сейчас будет туннель и свет в конце. Меня подхватят ангелы и понесут прямо в райские обители. Только надо очень быстро что-то вспомнить. Или кого-то. Кто нас всех от чего-то спас. А, в общем-то, зачем Он мне? Я ведь чист, как лист белой бумаги. Я всё отработал, мне никто не нужен. Я сам себя спас!»

Иванова подхватывают под руки и несут куда-то ввысь. А там, на золотом троне сидит кто-то светящийся. Ласковым голосом он вещает: «Сын мой возлюбленный, ты мой истинный ученик и последователь! Ты всю жизнь в поте лица своего служил мне одному. Не бойся, ты не останешься без награды, в моём царстве обителей много! Войди в радость отца своего! Мы теперь всю вечность будем вместе!» Иванов тянет руки к тому, кого он так часто представлял в своей пустой комнате. Это с ним он вёл в воображении долгие ночные беседы, это в его кровоточащие раны влагал пальцы. Тот в ответ тоже протягивает к нему руки, они белые и холёные, с длинными красиво заострёнными ногтями. Ещё секунда – и эти руки плотным кольцом обхватывают Иванова, ногти вперяются в живую плоть. Его пробирает ледяная дрожь, скользкое змеиное тело всё туже стягивает грудь, становится трудно дышать. Из заоблачной выси Иван Иванович падает в бездонный колодец. «Спасите! На помощь! – из последних сил кричит он. – Я не хочу умирать! Я хочу жить!»

«ТРАХ!» – Снежок разбивает окно, осколки летят по комнате, один, особенно острый и длинный, попадает в сердце висящей на стене фотографии Иван Иваныча. Испуганное детское лицо глядит с улицы на живого Иванова.

* * *

Ну и странный же это тип! Не то худой, не то толстый; не то в костюме, не то в рясе; не то старый, не то молодой. Да и говорит как-то не по-нашему. Не человек, а сплошная тайна! Кто же он такой?

– Але́кторов, – представился профессор.

– Чуднáя фамилия. Может, это псевдоним?

– Может, и псевдоним, – соглашается незнакомец. – Если не нравится, можете Петуховым величать. Но вообще-то, если честно признаться, он – это не я!

– Это как так?

– А так. Я его замещаю. Мы однофамильцы, вот и пользуемся этим. Он уехал по делам, а я вместо него здесь работаю, книжки пишу, лекции читаю.

– А кто вы такой вообще?

– Я священнослужитель, но не священник.

– Опять загадки! Вы что, все здесь такие странные?

– А то. Бывают и ещё похуже. Некоторые по деревьям голые лазают, а князья и императоры к ним за советом ходят!

– Это что, филиал Кащенко?

– Для иудеев мы соблазн, а для эллинов – безумцы!

– Какие эллины? Сейчас двадцать первый век идёт!

– Точно. Но Он-то вчера и сегодня и вовеки тот же!

– Да, правду говорят: большая учёность доводит до сумасшествия!

– Хотел бы я, друг мой, чтобы не только ты, но и все, слушающие меня, сделались такими же, как я, кроме этих греховных уз!

Странная вера это Православие! Ставит в пример разбойника и блудницу. Мол, подражай им и спасёшься! На праведность им наплевать, насоздают правил, а потом хвалятся друг перед другом, кто больше нарушил! Один сало в пост поел, другой пощёчину епископу дал, третий мать родную прогнал. Групповых самоубийц, и тех умудрились прославить! Сумасшедших у них назначают профессорами! Святые соревнуются, кто из них грешнее! Как же им доверять после этого?

– Но что мне всё-таки делать? – почти что с вызовом спросил Иванов ортодокса.

– Раздай всё, и иди за Ним!

– Но у меня же нет ничего!

– А ты Ему жизнь свою отдай! Как говорится, глаз за глаз, зуб за зуб! Он тебе Свою, а ты взамен свою! Всё по-честному!

– Что же мне, на кресте себя распять, что ли?

– Ну, можно и так сказать. Ты слушай, что Он тебе говорит, и пробуй исполнять! Тогда поймёшь, кто ты есть на самом деле. А там и до выздоровления недалеко!

– И кто же я, по-вашему, такой?

– Ты – мертвец, конечно! Как и я, впрочем.

– Вы ещё и обзываться? – вконец обиделся Иванов.

– Я просто факт констатирую. Но не бойся, не всё ещё потеряно! Уж поверь мне, кто-кто, а Он точно умеет воскрешать! Вот тебе мой совет – для начала попроси у Него прощения!

* * *

Может быть, кто-нибудь скажет, что просить прощения у незнакомого человека, стоящего за дверью – глупо. Иванов тоже так считал. Он долго бегал из угла в угол, не решаясь это сделать. Он даже рассердился на себя за свои сомнения. Но наконец решил, что лучше покончить со всей этой ерундой раз и навсегда. Зачем придавать такую важность какой-то мелочи, нагонять вокруг мистический туман? Так ещё, глядишь, недолго во всё это поверить. Голоса какие-нибудь слышать начнёшь, а потом станешь таким же, как этот чокнутый профессор. Ведь так просто подойти к двери и сказать: «Эй, ты там, слышишь меня? Прости, что ли!» И всё! Можно с чистой совестью ложиться спать. С суевериями покончено навсегда!

Голосов Иванов не услышал. Всё как-то вдруг вырвалось из-под его контроля. Он – маленький мальчик, который провинился и пришёл к отцу на колени просить прощения. Сын заглядывает в доброе лицо Отца с надеждой, что тот накажет – отшлёпает ремнём или поставит в угол, но Отец смотрит с жалостью и любовью и… прощает. Это самое жестокое наказание: оно отнимает всякую надежду, ранит в обнажённое сердце и не даёт забыть. «Как жить дальше с этим прощением? Я уничтожен, я Твой раб навеки, Ты убил меня моей же рукой! Зачем? Что я Тебе сделал? Наверное, то же чувствовала евангельская блудница, которую Ты не дал побить камнями. Я вижу, как она ночью рвёт на себе волосы и умоляет Тебя отпустить её на свободу, но Ты крепко держишь её в своих объятиях. Теперь она уже не может больше жить без Тебя, без того, чтобы не чувствовать каждую секунду Твоего прощения! Оно, как солёная вода, которой не напиваешься, а только всё больше и больше растравляешь свою жажду! Когда наконец прекратится эта пытка? Я не могу вместить в себя Твоего прощения, неужели Ты не видишь этого? Прости же меня!!!»

Что-то надорвалось внутри Иванова. Порвалась какая-то невидимая нить, которая связывала его с тем, что столько лет было для него незыблемой твердыней. Кирпичик выпал из плотины, и вода стала постепенно заполнять собой пустой резервуар. «Но сможет ли она наполнить весь бездонный сосуд моей души? А вдруг нет, что тогда? Всё утечёт в пустоту, и я опять останусь один на один с самим собой! Быть мёртвым – легко, оживать – больно! Если окоченевшую от холода руку поднести к огню, боль будет нестерпимой. Кто даст мне силу выдержать эту пытку жизнью? Я не подвижник, не мученик, я обыкновенный слабый человек, и я не хочу страдать! Я не готов жертвовать собой ради кого-то, кто стоит за дверью и строит мне глазки! Может быть, Он хочет мне добра, может, Он даже любит меня, но Он мне чужой, я не хочу знать Его. А Он велит мне стать частью Его тела! Не унизительно ли это, быть членом чьего-то чужого организма? Я и так уже отдал на растерзание Тебе свой ум и волю, но Тебе этого мало! «Сыне, – говоришь Ты, – дай мне сердце твоё, а всё прочее Я Сам приложу тебе!» Вот уж, поистине, колоссальный аппетит! Да ведь если я отдам Тебе своё сердце, что останется мне самому? Зачем мне тогда будут нужны Твои подачки? Лучше отвяжись от меня по-хорошему, а не то я… Я возьму и убью Тебя! Да, вот именно. Пойду, приму Тебя в себя, а затем безжалостно уничтожу Тебя в себе, оскверню Твой образ, растопчу ногами Твой Дух! Ты Сам дал людям такую власть над Собой, так берегись же теперь, Бог!»

* * *

«Неужели это так просто? Неужели можно вот так между обычными будничными делами зайти в церковь, подойти к Чаше и принять в себя Христа? Вот стоит молодой, ещё неуверенный в себе священник, рядом пара толстых бородатых алтарников. Он протягивает тебе ложку с обыкновенным, не очень хорошим кагором и кусочком белого хлеба. Где же тут тайна, где Дух? Священник ошибается, произнося положенные слова, у него грязные ботинки, из-под рясы выглядывают серые подшитые брюки. Ты берёшь в рот содержимое ложечки и не успеваешь ещё проглотить, как тебя уже подпирает следующая за тобой старушка, алтарники торопятся вытереть тебе рот, где-то стучат молотки рабочих. Голова раскалывается от невыпитой утренней чашки кофе и долгого стояния в душном помещении, «теплота» остыла и воды там так много, что вина даже и не чувствуешь. Кусок просфорки застревает в горле, а пол уже давно не мыли. Где же обещанное ощущение радости, счастья, лёгкости? Ещё надо дотащиться до дома и приготовить обед. Про послепричастные молитвы даже и подумать страшно! Как Бог может войти в тебя в таких ужасных условиях? Да и вообще, неужели этот маленький кусочек хлеба, смоченный в вине, – плоть и кровь Христа? Но даже если вместо хлеба и вина я представлю, что ем шматок кровавого мяса, это не возбудит во мне никакого благоговения перед святыней. А мне твердят, что вместе с причастием в меня входит не часть плоти умершего на кресте человека, а Бог целиком, тот Бог, которого мир не может в себя вместить! Чушь какая-то. Абсурд. Как можно поверить в такое?»

Но Он всё-таки вошёл. Как всегда, тихо и незаметно. «Обманул меня, дурака! Умудрился пролезть в мою душу, заполнить собой моё тело. Он, независимый, свободный, гуляет где-то на просторе, и голос Его слышишь, но никогда не узнаешь, откуда Он приходит и куда потом исчезает. И казалось бы, такое прозаическое место – метро, да ещё в час пик, а Он поймал меня врасплох именно там. Сижу, слушаю стук вагонов друг об друга: «КЛАЦ-КЛАЦ! КЛАЦ-КЛАЦ!», и тут Он как подкрадётся из-за спины, как прыгнет! А потом засел внутри, как заноза, ударил в голову, пырнул ножом сердце. Вот и хожу теперь, как идиот: улыбаюсь без причины, всех поголовно люблю, даже тараканов и крыс. Что же Он с людьми-то делает? Кто же Ему это позволил?»

* * *

«“Не в меру даёт Бог Духа Святого”. Это точно. Так ведь и убить человека недолго! Но как даёт, так и отнимает. А потом вертись сам, как умеешь. Когда Он в тебе, то “всё могу об укрепляющем меня Господе”, а когда ты один? Он, видите ли, требует, чтобы выбор был свободный и не считается с обычными человеческими слабостями: головной болью, скукой, страхом, наконец. В висках стучит, ноги ватные, как после тяжкого похмелья, в сердце – лёд, в голове – пустота. А надо идти и открывать Ему дверь. Где же тут справедливость? Где гуманность? И зачем будить человека в два часа ночи? Неужели трудно подождать до рассвета, когда я буду в лучшей форме?»

Ноющая, невыносимая боль разбудила Иванова среди ночи. Тело его было совершенно здорово, он знал это наверняка. Так что же у него болит? Неужели душа? Но почему, что не так? Причина может быть только одна – так болеть душа может только за очень любимое ею существо. На себя он давно уже плюнул, дело тут не в нём. Страдает какой-то дорогой и близкий человек, без которого жизнь ему будет не мила. И страдает он по его вине, ведь он, Иванов, может прийти на помощь любимому хоть сейчас, но он нарочно тянет время из-за трусости и малодушия. Каждая секунда промедления наносит новую рану драгоценному страдальцу, и сил терпеть эту пытку у Иванова больше нет…

Иван Иванович точно знает, что за дверью стоит и ждёт Он. Ждёт уже давно, ждёт терпеливо и смиренно, ждёт как раб, когда хозяин соизволит впустить его в дом. Он не требует своего, не кричит, не выламывает дверь. Он просит, встаёт на колени, заглядывает с мольбой в глаза. И нужно-то Ему только одного – отдать Себя человеку, служить ему, мыть его ноги. Но принять такое поклонение Бога может лишь человек с сильной волей и любящим сердцем! «Таков ли я? Выдержу ли я это испытание? Наверное, нет. Но что же мне делать? Я ведь не могу больше Тебе сопротивляться! У меня нет на это сил. Ты обезоружил меня своей покорностью! Я проиграл в этой битве! Я хотел уничтожить Тебя, а теперь умираю сам. Ты толкаешь меня на погибель, знай это! Став однажды младенцем, Ты заставил нас быть твоими родителями! Это значит, что мы должны заботиться о Тебе, беспомощном, опекать и защищать Тебя, в том числе и от нас самих. Теперь я даже не могу оправдаться незнанием, мне придётся нести полную ответственность за Тебя, а это груз не по моим плечам! Он раздавит меня, как букашку. Так пусть же моё поражение падёт на Твою голову!»

Всему когда-то приходит конец. Пришёл конец и ветхому Иванову. «ПИП-ПИП-ПИП-ПИИИ…» – Это обычное плотяное человеческое сердце не выдержало удара и остановилось…

Остановилось, отдышалось немного и снова пошло. Как может навсегда остановиться сердце, если в нём уже запечатлелись слова Любви? Просто настала пора впускать свежий прохладный воздух новой жизни! Иван Иванович встаёт и отворяет дверь. Он всего лишь маленький слабый человек и ему очень страшно – страшно открывать дверь неизвестному! Но теперь он уверен, что ещё страшнее её не открыть! Что же ждёт его за этой дверью? Радость или боль впускает он сейчас в свою комнату? Он этого пока не знает. Для него ясно только одно – однажды открыв дверь, закрыть её уже не удастся никогда! Всегда жить с открытой в неведомый мир дверью! Благословение это или проклятие? Так или иначе, это всё-таки жизнь, а не медленный распад на атомы. Рано или поздно всем придётся выйти наружу. Для этого нужна ещё бóльшая смелость. Войдёшь ли ты в эту дверь как победитель или туда внесут твой холодный труп? Вопрос решается прямо сейчас! Хорошо, что везде есть Он! С Ним становится уже не так страшно.

* * *

Он проглядывает отовсюду, как свет от лампочки просачивается сквозь неплотную ткань абажура. Посмотришь на небо – и видишь Его лик в просветах облаков. Включишь музыку – и слышишь Его голос, поющий тебе о Своей любви. Откроешь книгу – и там Он незримо присутствует между строчками. Его дыхание сливается с дыханием спящего младенца, Его слёзы текут вместе со слезами страдальца, Его смех звенит в разноголосье птиц, Его кротость отражается в глазах домашних животных. Им мы дышим и Им питаемся. Заглянешь в собственное сердце – и даже там ты найдешь Его, если очень захочешь. Ведь Он сам пришёл к нам, Он стал Человеком и разделил с нами боль и тяжесть земной жизни! Он даже разделил с нами смерть! Нигде не укрыться от Него…

Конец

ЖИЗНЬ В СТЁКЛАХ

Благодарю тебя, Господи, что ты даровал мне в эти последние мгновения столько тепла и силы!

Гёте, «Страдания юного Вертера»

Воспоминания разрывали мне душу. Я знал всем сердцем, что ничего хорошего в жизни у меня больше не случится. Родные и близкие – они уже не те. Частью умерли, а частью заболели смертельным вирусом, который уничтожает мозг. Настоящего нет, будущее ужасно, прошлое трагично, потому что нет будущего и настоящего. Струи осеннего дождя хлестали меня по лицу. Я взвыл, как последний бизон, раненый из ружья ухмыляющимся усатым англичанином.

Клочья мёртвенно-серых облаков низко летят по небу, как саван старухи-природы, приказавшей долго жить. Ветер, несущий в себе замёрзшие осколки воды – это рёв пьяного великана, брызгающего слюной. Хлещущие ветви деревьев норовят попасть в глаз: гиганты-убийцы протягивают ко мне свои голые облезлые лапы. Скоро я буду ваш! Скользкая земля, грязно-белая, чавкающая, липкая. Вибрация. Землетрясение? Нет, грузовик или трактор набирает скорость на шоссе за холмом. Шум мотора закладывает уши и я падаю лицом в грязь, чтобы укрыться от этого ужасающего враждебного мира. Мне на голову падает ветка, я вскакиваю и несусь вперёд. Уже сумерки. Мне осталось жить не больше шести часов.

Опять появились они – чёрные тени движутся справа и слева от меня. Раньше я думал, это – лисы. Противные бурые лисы ждут, когда я подохну, чтобы сожрать мой труп. Но потом понял: это – не лисы, это – бесы. Не черти, не демоны, а именно бесы, самые настоящие, православные. Я читал в Библии, что именно бесы больше всех верят в Бога. «Веруют и трепещут». Потому что ненавидят. Я тоже ненавижу всех богов, особенно христианского. Значит, они мне братья. Да, я ходил в православный храм, я ходил к старцам, ездил на Святую Землю. И я понял – каждый человек должен пройти религиозный этап в своей жизни. Преодолеть. Только воля помогает бороться с жизненными обстоятельствами. Но я ведь сумасшедший, тяжело больной человек! Почему они этого не видят? Почему меня не стали ставить на учёт в психиатрическом диспансере? Почему мне не платят пенсию по инвалидности?

Я люблю Измайловский парк. Но вот местные милиционеры меня не любят. Они каждый раз отправляют меня в вытрезвитель, когда находят в грязи или в снегу. Честное слово, я всё рассказал дежурному психиатру, но он почему-то долго смеялся и выдал мне справку, что я абсолютно нормален. Теперь я могу получить права. «У меня то же самое! – задушевно сказал этот длинный урод в белом халате. – То мордой в грязь, то ручки от чашек глотаю!» Потом мне объяснили, сама Елена Ивановна Рерих явилась и объяснила. Это было на следующий день после явления мне Богородицы. Девяносто процентов людей уже заразилось этим вирусом, а у меня к нему иммунитет. Мы – избранные, мы – шестая раса, мы будем править миром. Вместо бизонов. Только надо преодолеть жизненные обстоятельства.

Но я сломался. О Великий Ницше! Только избранные будут жить, слабые и гнилые вроде меня должны умереть. Нищие духом.

Я сижу в луже и воспоминания мелькают в моём воспалённом мозгу. Пять часов до моей смерти. Бурые бесы водят хоровод вокруг меня. Они помогут, они подтолкнут. Ещё месяц назад я приметил это дерево, серебристый ясень посреди лесной поляны. Это меллорн[3]. Нет, эльфы не спустились ко мне, они враги мне. Эльфы – это светлые ангелы, слуги Малельдила[4]. Малельдил проклял меня – хнакра[5] съест меня изнутри.

Честное слово, я всё рассказал ему. И про хнакру, и про эльфов. «Ты хочешь откосить от армии! – сказал врач. – Воображение у тебя хорошее, но лучше води машину. Нам, психиатрам, известны признаки, по которым можно отличить здорового человека от шизофреника!» И он был прав. Я здоров, я бесноватый. Я пошёл на отчитку.

Эту табуретку я нашёл на свалке. Маленькая, красивая, с блестящими ножками. Прочно стоящая на ногах. Зачем выбросили на свалку такую чудесную вещь? Люди зажрались! Люди думают, что будут жить вечно! Но они все неизлечимо больны. Это сам Николай Константинович Рерих мне сказал. Мы все – мразь, космический мусор. Видим источник своего происхождения в навозной куче и гордимся тем, чего достигли. Но мы ничего не достигли! Навозная куча совершеннее любого из людей. Но через четыре часа всё закончится, наступит конец света. Люди думают, что конец света далеко, в землетрясениях, наводнениях, смерчах. Они ошибаются. Конец света очень близко. Вам осталось до него всего пятьдесят лет. Или двадцать лет. Или десять лет. (Я хорошо умею считать.) Или три года. Или один. А может быть, месяц? Или день? Или ночь? Мне осталась одна только ночь. Стёртые краски, темнота, всё расплывается, всё растворяется в природе. Я буду там же, где и Лев Николаевич, ура! Лев меня не съест! Великое счастье раствориться в бесконечности, что может быть вожделеннее?

Я проверил, она крепкая. Мой вес выдержит. Бурые лисы обещали выбить табуретку. Неужели только три часа осталось? Кто установил это время? Какая сволочь выдумала время и пространство? До этого был чудесный, однородный, равномерный хаос. А потом пришёл Христос и испортил всё! Дети возненавидели родителей, родители детей. Люди стали пытать и убивать друг друга всего лишь за горсть пшеницы, не брошенную на жертвенник. Разврат, проституция, всё из-за него! Он наделил души стремлением к себе, и они не могут насытиться. Они страждут и пускаются в беззакония. Они пьянствуют, развращаются, убивают себя в поисках смысла. Они ищут себя, а находят тебя, Господи! Ты подсунул им суррогат и смеёшься над ними! Ты – покойник, ты умер на кресте и не воскрес! И мир потихоньку разваливается, энтропия распыляет его на атомы. Кто-то же должен за всем следить! На бесов надежды никакой. Придётся изворачиваться и самому выбивать табуретку у себя из-под ног.

«Я» – последняя буква в алфавите. Особенно если этому «я» осталось двигаться всего два часа. Потом оно минут пять будет двигаться непривычным для себя образом. А потом затихнет. Я ведь специально провожу этот эксперимент, чтобы посмотреть, что будет дальше. Если Бог есть любовь, я спасусь и из петли. Если Бог умер, то всё равно, проживу я ещё несколько лет или распадусь в эту ночь на атомы. Если Бог есть вселенная, я стану Богом. Если Бог – это Воланд, я с радостью стану служить ему. Хорошо, что Измайловский парк такой большой!

Батюшка сказал, что во мне нет беса. Конечно, нет! Все батюшки – попы. Если Бог пока ещё жив, я предъявляю ему жалобу. Жалобу на попов и психиатров. Они – не блюстители нравственности и даже не тираны. Они – блохи. И если Земля – твоя оболочка, Господи, то они прыгают по ней и кусают тебя безнаказанно. Убей их всех! В свою последнюю ночь я могу воспылать жаждой убийства! Ведь всего один час до рассвета. Это – мой последний час, и я могу делать всё, что угодно!

Я был экстрасенсом уже в двенадцать лет. С первого раза вытаскивал пиковую даму из колоды, исцелял боли в мозгу и печёнке, по одной фотографии собаки определял, где она зарыла кость. А потом что-то произошло. На меня самого наслали порчу завистники. Всё рухнуло. Я сделался обыкновенным ребёнком. Серость, банальность, обывательщина. А я не хочу быть обыкновенным! Я хочу творить чудеса! Ну и где твои чудеса? Вот, я верую, что ты есть. Могу наступать на змию и скорпию? Неужели и предсмертную молитву ты не услышишь? Видно, ты – обманщик… Хвост лиса мелькает впереди. Спасибо, братья, спасибо! Без вас бы я заблудился. Иногда кажется, вы – вовне, а иногда кажется, вы – во мне. Высший разум, холодный. Он точно знает, что ему нужно. И он подчинил себе мой слабый ум. Управляет мной. Эй, бог, я последний раз прошу, покажи знамение! Останови меня! Ты бессилен, как импотент. Высший разум сильнее тебя!

А вот и моя волшебная поляна. Эта полянка – самое лучшее место, чтобы умереть. Любовно намыленная верёвка уже болтается на толстой ветке меллорна. Я горько смеюсь и сажусь на свою красивую табуретку. Бурые бесы куда-то исчезают. Осталось сделать только последний шаг, но моё тело обессилело, оно хочет спать. Надо остановить свой внутренний диалог, надо увидеть линии мира. Да пребудет со мной Сила! «Махатмы, возьмите мою душу!» – кричу истошным охрипшим голосом. Вскакиваю. И на мой крик из-за деревьев появляется косуля. Начинает светать. «Махатма Мория! – восклицаю я в исступлении. – Спасибо, что пришёл за мной сам!»

Я никогда не видел газель. Она стройна, влажная мордочка тыкается в моё голое плечо. Огромные глаза, мягкая шёрстка, копытца, как палочки. Похожа на добермана или гончую. Дикая коза…

– Аз есмь онагр, – говорит копытное.

– А я – боров, – сказал я.

– Почто от веры Христовой отступи́ши, басурманин? – спрашивает волшебное животное.

– Махатмы… – говорю я косуле.

– Аще не покаешися, погибнеши! – отвечает существо и целует меня в лоб. Как мать.

* * *

Мне снится сон. Я стою на коленях перед огромным чёрным джипом с тёмными стёклами. А в джипе сокрыто что-то большое и ужасное. Тёмное. Через бесконечное время оттуда вылезает страшный негр-священник, иеромонах. Он огромен, метра три ростом, полтора в плечах. У него чёрные глаза, чёрная борода, чёрная мантия и даже чётки чёрные. Пожилой. Я целую ему ноги и говорю: «Прости меня, отче!»

«Для тебя свет тёмен, а тьма светла! – говорит он. – Что хочешь от меня?»

«Чтобы мне прозреть».

«Веруешь в Сына Божия?»

«Я не знаю его», – отвечаю я. Немыслимо, невероятно лгать перед этим существом.

«Это тот, кто сейчас говорит с тобою!» – оглушительно ревёт негр.

«Верую, Господи!» – говорю я, изо всех сил стараясь не пятиться (я умею быстро перемещаться задом, стоя на коленях). Негр садится на корточки и улыбается. Я с ужасом замечаю, что зубы у него тоже чёрные. Он плюёт на пальцы, смешивает свою слюну с дорожной пылью и протягивает к моему лицу свою огромную ручищу. «Не зажмуривай глаза, сынок!» – ласково говорит священник.

В следующую секунду всё меняется. Я вижу белое небо, белый джип, белые одежды, белую руку и светлого старца с ослепительно белой бородой. В небе я вижу ангелов. «Скажи, отец, – спрашиваю я то, что давным-давно хотел спросить. – А кто явился Аврааму у Мамврийского дуба? Святая Троица?» «Да нет же, сынок! – отвечает отец. – Сын Божий явился. С архангелами Михаилом и Гавриилом. Бога Отца никто никогда не видел. Но кто видел Сына, тот видел Отца».

* * *

И вот я иду по лесу или парку. Ветер сильный и тёплый, весенний, хоть сейчас не весна. А снежинки холодные и тают на моём лице. Ноги увязают в грязи, и она приятно хлюпает под ногами, напоминая морской прибой. Никогда нигде вы не увидите таких красивых деревьев, как поздней осенью! На них ещё даже сохранились последние листья, которые радостно машут мне с высоты! Деревья таинственны и духовны, как ангелы света. Они словно обнажаются под светом Истины, который пробивается из-под рваных облаков. Боже, что это за облака! Можно часами завороженно смотреть на то, как они несутся вдаль. Они не серые, а серебристые, алмазно-перламутровые и живые. Вдали грохочет автомобиль, и поступь какого-то огромного добрейшего существа слышится мне в вибрации земли. Я слышу какой-то звон. Наверно, неподалёку звонят к Всенощной. «Динь-динь-динь-динь-динь-динь-динь-дон-дон-динь-динь-дон-дон-динь-динь-динь-динь-динь-дон-дон». А потом я осознаю́, что звенит не снаружи, а внутри, у меня в голове или в сердце. Это Иисусова молитва. Это образ Божий рвётся наружу и пытается любовью своею объять весь мир. Но мне ещё предстоит множество скорбей. Хотел бы принимать их с радостью, но я наперёд знаю, что ещё буду злиться и роптать.

Но того, что произошло, уже никому не вытравить из моей души. Теперь чёрные тени бессильны надо мной. И всё вернётся сюда, к Иисусовой молитве в тихий сумеречный час. Небо распахнёт свои объятья, я явлюсь на суд Солнца Правды и забуду Землю. И, конечно, я буду осуждён за грехи мои. Но перед тем, как я буду отправлен в ад, мне будет позволено обнять моего Отца. Ведь последнее желание осуждённого на смерть всегда исполняется. И я обниму моего Господа изо всех сил и никогда не отпущу. Во веки вечные!

Конец

СТАТЬ ВОИНОМ

Самое страшное со мной уже произошло – я родился предназначенным к смерти. Главный врач поставил однозначный диагноз: не проживёт и ста лет. О, как бы я хотел услышать, что родился бессмертным!

Жизнь моя не отличалась разнообразием и красотой. Поэтому было не важно, проживу я ещё десять лет или пятьдесят. Но у меня была мечта. Я хотел преобразиться в бессмертного.

Когда я осознал, как глупо бояться смерти, если ты неизлечимо болен, я стал искать того, кто изменит мою природу. Вокруг меня не было ни одного бессмертного, поэтому мне не было обидно, что я умру. С другой стороны, некому было научить меня бессмертию.

По незыблемым рельсам ехали металлические поезда. В тамбурах гремело и грохотало. Поезда проходили полосой через всю мою жизнь.

Я люблю запах просмолённых шпал и не люблю бетонные шпалы. Груда металла, несущаяся вдаль, наполняет меня трепетом и отвагой. Я благоговейно любовался поездами, у которых, как и у меня, был пункт назначения.

Отрезок, ведущий из точки А в точку Б – это моя жизнь. У станции назначения странное название – СМЕРТЬ.

На рябине копошились дрозды. Непропорционально большие кротовые руки раздвигали землю в метре подо мной. На старой берёзе тарабанил дятел.

Мы вместе. Мы два магнита, прикованные друг к другу силой тяготения. Дождь стучит по отливам. А вот и первые градинки.

В моём болоте всегда что-то бурлило. А по весне раздавалась жабья любовная дробь. Ритмичное «тук-тук» неслось отовсюду.

Временами казалось, что это стрекот вертолёта. Иногда чудился молоток рабочего, прибивающего плинтусы. Порой доносился обыкновенный собачий лай. И нечего бояться! Явления повторяются, вот и всё.

Но однажды стук колёс товарного поезда наложился на дятла. В ту же секунду пошёл град. Со всех сторон понеслись вертолёты. Во всей округе заработали отбойные молотки и собаки залаяли. Все звуки слились. С неба опустилась неслыханная кувалда и стала тюкать мой воспалённый ум.

Это был Бессмертный. Изначальный Бессмертный. Он подслушивал мои мысли и наконец докопался до меня.

«УЧИСЬ – БЫТЬ – ЖИВЫМ», – отчеканил Его гневный голос. После этого всё стихло.

Я стал ходить в лес, слушать дятлов и лягушек. В треске сороки и в хрусте поваленного дерева я научился различать шёпот Бессмертного.

Главный врач не смог подтвердить свой диагноз. Он умер в тот памятный день, когда мне в голову обрушилось небо. Теперь у меня появился шанс выжить.

Стать бессмертным очень тяжело. Но всё-таки легче, чем Изначальному Бессмертному было принять в себя смерть. Помня об этом, я оживаю.

Границы моей жизни раздвинулись. Каждый день прибавляет мне время жизни, а не отнимает, как раньше. Но главная битва ещё впереди. Та битва, в которой выяснится всё.

В ней выяснится, хочу ли я жить, или я всего лишь материализовавшийся клочок небытия.

Зазвучит ли название конечного пункта в унисон с моей душой? Или оно не найдёт во мне ничего?

Однако теперь я вижу, что меня окружает много бессмертных. Их можно заметить лишь через призму Изначального Бессмертного. Они успешно притворяются смертными. Они не могут научить бессмертию. Право учить принадлежит Ему одному.

Имя Его открывается не сразу. Для начала можно называть его «махатма». Или «нагваль». Или «энергия». Или «абсолют». Или «природа». Или «бог»[6]. Только нельзя зависать на этой стадии.

Его тайное имя узнаёт каждый житель Земли не позднее десятого года своей жизни. Для четырёх из пяти оно остаётся пустым звуком в течение всей оставшейся жизни.

Для тех, кто ищет бессмертия, оно наполняется тысячами и миллионами смыслов. У имени Бессмертного неисчерпаемая глубина.

Если ты осознаешь себя, лежащим в гробу, попробуй стать зомби. Воззови к Бессмертному, и Он придёт.

Ты ещё долго будешь продолжать разлагаться. Но ты будешь жить и двигаться. И однажды преобразишься.

Златые кудри и прекрасное лицо. Бесконечно здоровое тело, испускающее благоухание. Отсутствие пола снаружи – твой пол перейдёт внутрь. Что может быть прекраснее? И всё это возникнет из разлагающегося трупа!

Бессмертный сильнее всех. Бессмертный мудрее всех. Он знает, как оживлять. Он умеет достучаться до сердца мертвеца.

Теперь всё будет подчинено разуму. Стать стрелой, направленной в бесконечность. Стать отражением солнца, разгоняющим тьму.

Уже отсюда ты разглядишь полное название конечной станции. «Временная СМЕРТЬ тела». Почему раньше первое и последнее слово ускользали от тебя?

Ты увидишь, что за ней рельсы не обрываются тупиком. Ты узнаешь, что младенец, вылезая из утробы матери, кричит не от горя, а от радости. Ты встретишь Бессмертного лицом к лицу.

Ты поймёшь, как удивительно подходит Ему его тайное имя. Ты перестанешь любить слова́ и научишься любить без слов. Ты полюбишь Слово.

Каждый индуист втайне мечтает, чтобы закон кармы оставил ему память. Каждый мусульманин мужского пола мечтает о гуриях. Мы мечтаем объять всю вселенную своим вниманием и любовью в будущем веке.

Мечты сбываются. Всегда. Думай, о чём мечтаешь.

Если ты мечтаешь, чтобы всех съели черви, черви съедят тебя. Если мечтаешь о гуриях, ты получишь биороботов с программой восстановления плевы. Пластик иногда очень похож на плоть.

Мечта преобразуется в логос. Логос творит, раздавая имена. Имена, которые ты даёшь окружающему, созидают твой собственный мир, не ведомый никому.

Если ты стремишься к объективности, ты уходишь от глупости. Перестань клонировать себя бесконечно! Увидь в мире что-то, кроме себя!

Чтобы стать самим собой, надо постоянно становиться другими. Чем большим количеством других ты станешь, тем более приблизишься к своей истинной природе.

Всё это открывает мне Бессмертный через жаб и дятлов, через сорóк и ежей, через сосны и дымы от возжигаемой весною травы.

Мой логос преобразуется. Мой логос перестаёт рождать призраки и начинает творить, как Отец. Разрывается связь с настоящим мгновением, и ты растягиваешься в бесконечность.

Человеческое сознание может вместить всю вселенную, но хватит ли нам любви?

ХВАТИТ ЛИ НАМ ЛЮБВИ?

Конец

БЕРЕМЕННОСТЬ

Я беременный! Я жду ребёнка! Это невероятно, я до сих пор не могу в это поверить, но это факт, абсолютно непреложный факт! Хоть я и мужчина, но скоро стану матерью. Да, да, именно матерью, а не отцом! Это событие тем более удивительное, что я уже не молод – у меня длинная борода, и сеть морщин покрывает моё лицо.

С тех пор как со мной произошло это чудо, вся моя жизнь полностью изменилась. Я больше не принадлежу себе – всё, что я делаю, думаю и чувствую теперь зависит от того беззащитного маленького существа, которое я ношу под своим сердцем. И уже не я живу, но он живёт во мне. Это приносит мне нестерпимую боль и безумную радость одновременно.

Раньше, когда я был молод, я мог ходить, куда хочу, и делать, что пожелаю. А теперь другой ведёт меня, куда я не хочу, и заставляет меня делать то, что я не желаю. Но в этом, как это ни странно, заключено всё моё счастье и моя жизнь. Как бы ни было мне тяжело подчиняться чужой воле, но я ни за что на свете не променяю это отрадное рабство на опостылевшую мне свободу. А может, моя свобода в том и заключается, чтобы отказаться от неё ради другого существа…

Дыхание моё, жизнь моя, радость моя, любовь моя – ты свет очей моих, ты души моей утешение, ты сердца моего веселие, ты кормилец в старости моей, ты надежда на смертном одре моём! Как я хочу, чтобы ты быстрее родился на свет и превзошёл во всём своего родителя!

Кажется, во мне начали зарождаться истинно материнские чувства. Говорят, что материнский инстинкт – самый сильный, он затмевает собой даже инстинкт самосохранения. Наверное, это так и есть.

Я никому напрямую не рассказываю о том, что со мной произошло. Я чувствую себя человеком, который увидел у торговцев прекраснейший и редчайший алмаз и теперь в тайне от всех распродаёт своё имущество, чтобы приобрести его. Конечно, я хочу, чтобы все люди на Земле познали счастье материнства, но кто мне поверит сейчас, когда ребёнок ещё не рождён? Меня начнут обзывать выжившим из ума стариком, а я пока не готов принять этот крест. Однажды я намёком сказал о своей тайне одному человеку, которого посчитал достойным доверия. Он в ужасе посмотрел на меня, словно я прокажённый и могу заразить его своей болезнью, и поспешно удалился. Больше я его не видел. После этого случая я дал обет держать рот на замке вплоть до моего разрешения от бремени. Признаться, я боюсь, что и сам начну верить в то, что это просто плод моего больного воображения. А это для меня будет равносильно детоубийству! Но когда это наконец-то произойдёт, никто в мире больше не удержит меня! Я пойду по площадям и улицам и буду кричать о моей радости! Пусть тогда попробуют мне что-то возразить!

С тех пор, как я узнал о том, что имею во чреве дитя, я постоянно думаю о нём. Всю свою жизнь я подчинил строжайшему контролю и стараюсь делать только то, что будет ему полезно. Ведь малейшее отклонение, малейшая вольность может погубить его хрупкую жизнь, и он может родиться мёртвым. А этого допустить я не могу ни за что на свете! Я ем и пью столько, сколько он хочет, и тогда, когда он хочет. Я общаюсь с теми людьми, которые ему нравятся и читаю книги, которые ему приходятся по душе. Это такая огромная ответственность – быть матерью…

Иногда мне кажется, что внутри меня спрятан целый мир, и даже ещё больше. Это великое чудо – рождение новой жизни! Я смотрю теперь на всё новыми глазами, его глазами. Я стал для него проводником, с помощью которого он может действовать на земле. Когда он шевелится в моём чреве, я всегда точно знаю, чего он хочет. А если он недоволен мной… О! Это настоящая трагедия для меня! Лучше умереть, чем чувствовать его осуждение!

Мне больно, когда он толкается. Кажется, что меня разрывает изнутри. Но когда я долго не ощущаю его движений, страх сжимает мне сердце. И вновь и вновь я готов претерпевать любые муки, лишь бы чувствовать биение его сердечка внутри себя! Какое это нестерпимое наслаждение – иметь в себе жизнь!

Сейчас он спит, я чувствую его ровное дыхание. С каждым днём он требует от меня всё больше и больше. Я боюсь того момента, когда он потребует отдать всё, даже, возможно, мою жизнь. Смогу ли я пожертвовать собой ради него? Но если нет, то грош цена моей любви, значит всё было только пустой подделкой, игрой чувств и обманом ума. Значит, я зря жил на свете, и нет мне спасения от себя самого. Ведь нет больше той любви, как если кто положит душу свою за любимое существо!

Весь мир преобразился для меня и засиял новыми яркими красками. Я полюбил траву, потому что по ней будешь ходить ты, небо – ты будешь любоваться им, солнце – оно будет согревать тебя своими лучами. Я наконец-то узнал цену счастья. Когда мне не для кого было жить, то всё вокруг было серым, одинаковым и бессмысленным. Теперь я могу себе позволить любить других существ и бескорыстно помогать им. Моя материнская забота и ласка перелилась через все границы и заключила в объятья весь земной шар!

Конечно, и мне многие помогают. Я чувствую их заботу о себе. Но советы я принимаю далеко не от всех. Я слушаю только тех, которые сами выносили в себе ребёнка и не понаслышке знают, что такое жертва. А теоретиков я терпеть не могу! А ещё больше ненавижу лицемеров, которые притворяются беременными, внешне ведут жизнь такую же, как и будущие матери, а сами полны лишь мёртвыми сухими костями. Иногда я чувствую, что сам становлюсь таким, и тогда мне делается очень страшно…

Сегодня я вдруг отчётливо услышал его будущий голос – звонкий и глубокий, и увидел его будущие глаза – лучистые и ясные. И тогда я понял, что умру при родах. Я недостоин жить рядом с ним! Он просто скинет меня как старую грязную оболочку, которая мешает ему вступить в новую жизнь. Да минёт меня чаша сия! Всё естество моё сопротивляется этому. Но если иначе нельзя, то пусть так и произойдёт! Я должен претерпеть эту скорбь, это огненное искушение, чтобы родился человек в мир. И тогда радость моя будет исполнена и никто не отнимет её у меня!

Ведь истинная моя сущность и настоящая жизнь заключены в этом человеке, находящемся внутри меня. Лишь бы я смог отречься от себя и полностью отдать себя в его руки! Тогда моя смерть будет только видимостью, на самом деле я буду продолжать жить в моём ребёнке. А значит, я буду жить вечно, ведь мой ребёнок – это сам Христос, Превечный Бог!

Конец

НЕХРИСТИАНСКАЯ КОНЧИНА

В жарко натопленном домике при Благовещенском храме умирал настоятель отец Валерий. Его уже два раза соборовали, но изменений в его состоянии не произошло. Он поднимал на исповедующего мутные глаза и без конца повторял одну фразу: «грешен во всём».

В углу сидела монашка и читала новый детектив Марининой, перебирая чётки. Отец Валерий разговаривал с кем-то, видимо, в бреду.

«А вот пришла ко мне духовная дочь, – бормотал священник. – Рассказывала про каких-то космических духов, назвала Христа демиургом. А что я могу ей сказать? Я и сам почти неверующий. Кто такой Христос? Что-то смутно помню. В молодости я знал… Посмотрел на неё… Стыдно мне было смотреть… Но всё-таки заставил себя поднять взгляд и говорю: «Доченька, потерпи, всё разрешится. Господь с нами». И всё. Больше ничего не смог сказать.

А вот хотел сам вынести за собой утку. Упал. Стыдно мне, даже испражниться не могу, как человек. Сам довёл себя до такого состояния, грехами своими. Некоторые святые до ста лет жили, не болели. Говорят, если есть пред смертью молитва, всё хорошо будет. А у меня нет. Недостоин я Бога видеть и не увижу.

Вот взял и вспомнил стихотворение, которое ещё до воцерковления, в юности написал. Помню так ясно, как будто вчера. А как молиться, не помню. Как Господь неизреченным сиянием в душу сходит, тоже не помню. Помню, что сходит, а как – не помню. Арсенья, хочешь прочту?»

«Читай, батюшка, читай!» – сказала монашка, не отрываясь от книжки.

«Дрожат мои руки, и я – развалина,

Рыхлая скрипучая телега.

Надеюсь, всё закончится скоро. Или рано

Я размечтался о конце своего века?

Я затухаю всё больше, всё глубже

Я растворяюсь в мире

Грохочущем, быстром, но неинтересном уже,

Как когда-то тонул в своей собственной жене.

Морщины избороздили тело так же,

Как душу ненужный хлам.

И я вспоминаю, что было неважно,

Живу или нет я, мне уже молодым.

Ведь жизнь пролетает так же незаметно,

Как с одуванчика сдувается пух.

А смерть тебя ждёт и бросает монетку:

Орёл или решка, потом или вдруг.

Я знаю, многие стремятся забыть

И живут, как и жили, превращаясь в ничто,

Растят своих внуков, но время летит

Заначкой на похороны в старом пальто.

Мои сны ножами впиваются в день,

Мешая безбожно всё, что было со мной.

И в солнечном свете дрожит моя тень,

Напоминая, что я чёрно-белое кино.

Старость расплющила, старость сожгла,

Всё помельчало и стёрлось всё в ней,

И я тащу своё тело к краю стола,

На котором ни чая, ни сладостей нет.»

«Может, вам водки налить?» – спросила Арсения, удивлённо посмотрев на него. Водка была в качестве обезболивающего.

«А вот вспомнил свою матушку, – как ни в чём не бывало продолжил отец Валерий, и монахиня снова уткнулась в книжку. – Как я увидел её в первый раз, в платочке. Я же ведь в семинарии учился. Потом мы обвенчались да расписались. А потом – похороны. Я её и не видел почти, нужды храма, требы. Всего тридцать пять лет вместе прожили. А как её надо бы было любить! Теперь и не увидимся боле. Она-то уж давно Бога славит, а мне Бога не видать.

А вот внучки́-то мои во Христа не верят вовсе. Говорил им святых отцов читать, а они что читают? Нет во мне веры ни на грош, даже родственников не могу спасти. Грешен во всём… Во всём грешен… не могу молиться… грешен во всём…»

Отец Валерий забылся.

Монахиня Арсения пыталась сосредоточиться на тексте, чтобы забыть о своём горе. Она боялась встретиться взглядом со священником и пряталась за книгой.

«Глаза у него стали мутные и бессмысленные, – с горечью думала она. – Неужели он совершил смертный грех, и его теперь так ужасно наказывает Господь? Многие считали его старцем. Три месяца назад он ещё служил Литургию, исповедовал, говорил проповедь. И вдруг – рак прямой кишки, метастазы, маразм. Он никогда не лечился, никогда не жаловался на свои болезни… «В чём застану, в том и сужу!» – говорит Господь. Наверное, это из пророков. В Евангелии такого как будто нет… Святые видели перед смертью небо отверстым и ангелов. Кого-то из преподобных сам Господь уговаривал взойти на небо, а он отказывался. Почти у всех мирских после соборования наступает просветление, и они умирают с молитвой. А он забыл, кто такой Христос!»

Тут Арсения почувствовала чьё-то присутствие и подняла глаза. Посреди комнатки стоял высокий моложавый мужчина, серьёзный и гладко выбритый.

– Вы – кто? – удивилась монахиня.

– Я за отцом Валерием, – ответил мужчина. Он выглядел абсолютно материальным и плотским, но у Арсении в душу закралось подозрение.

– Вы – врач?

– Я – посланник! – сказал человек, нагнулся и поцеловал священника в лоб. Тут наконец Арсения поняла, что это – бесовское наваждение, и сотворила крестное знамение.

– Мы всё равно его вам не отдадим! – закричала она, вскакивая и роняя книгу. – Мы всё равно его отмолим!

В этот момент, ярко сверкнув, взорвалась лампочка, и мужчина исчез, оставив после себя громкий звенящий смех. Его смех превратился в тонкий сон. Она играла в салки со своими братьями. Тогда её звали по-другому. «Дашка-промокашка», «Дашка-дурашка», «Дашка-сладкояжка». И вдруг один из братьев схватил её за руку и сказал:

– Слушай внимательно! В Царстве Небесном время будет только настоящее. Небожители уподобятся Богу и станут всеведущими. Ничего не будет скрываться ни в будущем, ни в прошлом!

Она очнулась и почувствовала, что сидит на стуле всё в той же комнате, света нет, у икон горит лампадка. «Господь судит по результатам всей жизни, – мелькнула у неё мысль. – У Бога есть только настоящее. Неужели Он настолько жесток, чтобы придавать значение только последним минутам?»

Вся дрожа, монахиня подошла к батюшке и пощупала пульс. Пульса не было. Отец Валерий скончался.

Она зажгла свечу и увидела на столе тетрадь. Неизвестно кому принадлежащим, каллиграфическим почерком в ней были написаны цитаты из Евангелия:

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное.

Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику!

Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного телёнка и заколите: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся. И начали веселиться.

Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии.

Пришед садись на последнее место, чтобы звавший тебя подошед сказал: «друг! пересядь выше»; тогда будет тебе честь пред сидящими с тобою: ибо всякий возвышающий сам себя унижен будет, а унижающий себя возвысится.

Многие же будут первые последними, и последние первыми.

Не здоровые имеют нужду во враче, но больные.

Сын Человеческий пришёл взыскать и спасти погибшее.

Кто хочет между вами быть большим, да будет вам слугою; и кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом.»

Прочитав выписки, Арсения заплакала. Она была сильной личностью, не склонной к проявлению эмоций, даже немного мужеподобной. Мы знаем такой тип монахинь. Она плакала не из жалости к батюшке и не из жалости к себе. Она плакала, потому что Христос коснулся её души.

«Я видела чудо! – восклицала про себя монахиня Арсения. – Ангел спустился с небес, чтобы забрать святую душу нашего пастыря! Я интерпретировала явление по-плотски. Я – плотская от кончиков пальцев до мозга костей. Другие видят просто неизреченный свет. Я спутала ангела с бесом. Но Господь и такую меня любит и спасает! Он оставил мне материальное свидетельство. Плотскому человеку – материальное свидетельство. Я буду хранить эту тетрадь всю жизнь!»

Тут тетрадка задрожала и растворилась в воздухе.

«Ну, хотя бы в памяти», – решила Арсения и пошла хлопотать.

* * *

На похоронах были двое внуков батюшки. Старший юноша отозвал Арсению в сторону и тихо, чтоб никто не слышал, спросил:

– Матушка, а у вас нет книги Ефрема Сирина?

Ефрема Сирина не нашлось, пришлось дать Исаака. Оно и к лучшему[7].

Молодой человек жадно схватил книгу и спрятал к себе в рюкзак. Теперь у него была тайна. Даже брату лучше ничего не говорить, пока не прочитаешь.

* * *

Неделю спустя Арсения пошла на могилку к батюшке помолиться. Какая-то женщина уже была там, рыдала и посыпала голову землёй с надгробной плиты.

– Прости меня, отче святый! – восклицала она. – Я – жалкая, дебильная, вонючая оккультистка! Никогда больше…

И она снова зашлась в рыданиях.

Арсения отвела женщину в домик и напоила чаем. Оказывается, у несчастной тяжело заболели дети. Она набрала землю с могилы в пакетик, чтобы, по молитвам батюшки, Господь исцелил их.

«Конечно, они выздоровеют! – подумала Арсения. – Обязательно выздоровеют! Всенепременно выздоровеют! Иначе и быть не может!»

Конец

АЛКАШ

Может быть, не совсем человек. Может быть, недочеловек. Он подсел к тощему юноше измождённого вида, который держал священническое карманное Евангелие в руке.

Молодой человек читал шёпотом по-славянски. По лицу было видно, что духовная жизнь у молодого поставлена не совсем правильно.

Вместе они смотрелись чудесно на сиденье электрички. Оба – с чёрными кругами под глазами, оба неприятно пахли, у обоих была какая-то тайная страсть.

– Я – алкаш! – представился пожилой. – Слушай, вот это, вот это – что? – Он указывал грязным дрожащим пальцем на Евангелие.

Юноша спрятал Евангелие в карман куртки.

– Слушай, моя жена, она здесь рядом… – продолжил алкаш. – Мы с ней вместе бухаем. Она мне говорит: ты алкаш! А я ей: ты сама – алкоголик. Она мне говорит: извини меня, ты сам покупаешь бухло. Я говорю: ну да… Мне сложно с ней, очень сложно с ней…

– У тебя рядом с домом есть храм? – спросил молодой.

– Что, в храм? Священник возьмёт много денег! Я не пойду лечиться никогда в своей жизни! Пошли они на хрен, все врачи!

– Причём тут священник? В храм ходят к Богу!

– Нет, ну Бог, он это… Где он? Я говорю, где он был, когда…

– Свободная воля человека… – сказал молодой, тихонько раскачиваясь вперёд-назад.

– Да это же бред сумасшедшего какой-то! – воскликнула толстая женщина напротив. – Вы что, понимаете друг друга?

– Я вам объясню, – вмешался интеллигентный на вид немолодой еврей в очках. – Я читаю в том числе лекции по психологии. Каждый из них живёт в своём собственном мире. Религиозный человек замыкается в мире религиозных символов и перестаёт воспринимать объективную реальность. Человек, страдающий запоями, воспринимает только то, что связано с алкоголем. Это же очень просто проверить. Вот, смотрите! Молодой человек, позвольте к вам обратиться!

Молодой затравленно посмотрел на интеллигента.

– А я ж не алкаш… – объяснял пожилой. – Ну так, выпить вышел с друзьями. Что вам от меня нужно? Отстаньте от меня, правильные люди! Мне не интересно ваше мнение! Какое вам дело до меня, государство? Я алкаш, и этого не стесняюсь!

– Как я понимаю, вы являетесь сторонником демократических преобразований? – спросил еврей молодого.

– Я – христианин! Политика меня не интересует! – ответил юноша. И зашептал: «Будьте готовы дать ответ любому, вопрошающему вас… Даже еврею… Апостол Павел сам был евреем…»

– Вот видите! Типичный случай! – повернулся психолог к полной даме. – Обратили внимание, какой мною был задан вопрос? Нерелигиозного содержания. И какой был получен ответ? «Я – христианин». Человека не интересуют ничто, кроме узкой, жёстко разграниченной области.

– А это поддаётся лечению? – улыбаясь, спросила ярко накрашенная толстушка.

– Алкоголизм – да. Насчёт второго я не уверен, – ответил интеллигент.

– Я просто увидел что-то такое в твоём лице… Ну, что-то необычное, – вещал алкаш. – Моя жена боится со мной жить! Она говорит: «ты спился, деградировал». Да пошла она! Живите своей жизнью, социум, деньги зарабатывайте!

– Область ваших интересов тоже жёстко разграничена! – вдруг сказал молодой человек учёному, покраснев. – Вы всё время думаете о своей любовнице, которая к тому же младше вас на тридцать лет и является вашей студенткой. Вы хотели потребовать развода у жены, но боитесь её до ужаса и не можете набраться духу, поэтому часто желаете ей смерти… – Тут он зажал себе рот.

– Да как вы смеете! Что вы себе позволяете! – зашипел профессор, как Ипполит Матвеевич на Остапа Бендера. – Я вас первый раз вижу! Откуда вы можете знать про меня такие интимные вещи?

Но женщина уже скривила ало-напомаженный рот.

– Мальчишка-то правду сказал! Чё у вас глаза-то забегали?

– Он, наверно, был у нас в институте и наслушался всяких сплетен. Остальное несложно додумать!

Пьяница целую минуту сидел с открытым ртом, а потом спросил:

– Как ты узнал?

– Пережиток прошлого, грех это мой. Я сначала был пятидесятником, ну и начал пророчествовать. Как будто не я, а кто-то другой за меня говорит. С тех пор, как стал православным, постоянно каюсь, но никак не могу избавиться.

– А про меня ты тож всё знаешь?

– Да не знаю я! Нет! – Юноша опять зажал рот рукой.

Еврей встал и, презрительно всех оглядев, пересел на другую лавку.

– Вы, святоши, видать, много всего умеете? – спросила женщина язвительно. – А я в церковь не хожу, там одни бандиты.

– Я теперь от тебя никуда! – сказал алкаш, вцепившись христианину в предплечье. Подошла его жена.

– Вы разве не понимаете, он – больной человек! – объяснила она молодому. – С ним бесполезно разговаривать!

– Он просто под градусом! – поморщилась толстуха.

– Да трезвее он не бывает! Со вчерашнего утра не пил!

– Я его не отпущу! – бормотал алкаш, увлекаемый женой вдаль по проходу.

– Постойте! – крикнул молодой. – Я с вами!

– Тебе нравится блевотину убирать? – спросила жена.

– Нравится! – выдохнул юноша.

– Жить ему осталось меньше года!

– «Не заботьтесь о завтрашнем дне». Надо жить сегодняшним!

– Тогда пошли. Знал бы ты, как я от всего устала…

– «О, род неверный и прелюбодейный!» Он тоже устал. Уже тогда. Но всё-таки взошёл на крест. Надо действовать, несмотря на усталость!

Хлопнула дверь тамбура. Толстушка размазала свою алую помаду по щеке.

– Русские мальчики, – бормотала она. – Наши святые русские мальчики!

Конец

СОИСКУПИТЕЛЬ

Тайга. Апрель месяц. Вековые лиственницы по несколько метров в обхвате только-только очнулись от зимнего сна. Несколько деревьев срублено и валяются тут же на земле. На расчищенной от леса площадке стоит крест.

В землю врыт брус. Перекладина сделана из неструганной доски. Прибита косая дощечка для ног и ещё одна над головой. Крест явно православный.

На кресте распят человек. Каждая из щиколоток прибита отдельным гвоздём, как на православном распятии. Руки пробиты в запястьях. Человек дышит с трудом.

Вдали затихает шорох. Трое распинателей вереницей уходят прочь. В кустах валяются стремянка, молоток и несколько гвоздей. На дощечке, прибитой над головой, надпись: «Соискупитель Царя Иудейского».

* * *

Как, оказывается, трудно дышать. Но я знал, на что иду. У Ш… написано, что энергия искупления Иисуса постепенно затухала. И к двадцать первому веку затухла окончательно. Мир погряз во грехах, разве не видно? Нет ему исцеления, нет спасения! Нужны соискупители.

Дети умирают от СПИДа и радиации. Флора и фауна отравлены. Животные вымирают. Озоновый слой разрушен. Число гомосексуалистов увеличивается в геометрической прогрессии. Количество потребляемого мяса возросло в десятки раз, и коровы засрали всю Землю, нарушив экологический баланс.

Иисус взял на себя грехи человечества на тысячу – полторы тысячи лет вперёд. Неужели это не очевидно? Ещё апостолы ожидали конца света, думая, что энергия искупления вот-вот закончится. Но они преуменьшали силу Иисусову. Минимум на тысячу лет её должно было хватить.

Уже отпадение католиков показало, что сила его искупления иссякает. А Новое время, реформация, эпоха Просвещения? Теперь в каждом столетии будут свои искупители, которые поддержат энергию Иисуса, восполнят её. И я взял на себя этот подвиг! Я беру на себя грехи России и всего человечества за последнее столетие и лет на тридцать вперёд! Бог Отец вознаградит меня за мою жертву и посадит рядом с Иисусом в Царстве Своём!

Я стал первым, но не последним. Скоро появятся другие соискупители. В своём прощальном письме человечеству, которое я оставил в нотариальной конторе, я подробно описал свой подвиг (не называя, разумеется, имён моих добрых помощников) и изложил дальнейшую программу действий всем православным. Я высчитал, с какой периодичностью должны появляться искупители и где они должны приносить себя в жертву за грехи человеческие. Наши кресты должны покрыть сушу Земли равномерной сетью. Я объяснил, как избирать человека на роль искупителя и как подавлять сопротивление консервативных архиереев. Они обязаны давать благословение! Иначе погибнет всё население Земли. Разве они не понимают, что на кону стоят жизни миллиардов?! Кому спасать человечество от антихриста, если не нам, православным?

Русские женщины снова будут рожать по пять-десять детей и отбросят в сторону контрацептивы. Клубы и казино обанкротятся. Все бесовские орудия – телевизоры и компьютеры – выбросят на свалку. Будут построены тысячи новых храмов. В воскресные утра на улицах будет пусто, потому что все будут на Литургии. Третий Рим возродится! Аллилуия!

* * *

Ужасный душераздирающий крик раздаётся среди лиственниц. Но на десятки километров вокруг нет никого, кто бы мог услышать его. Только пугливые зверьки замирают от страха, когда по тайге разносится этот вопль отчаяния.

– Эй, кто-нибудь, спасите меня! – кричит мужчина. – Я задыхаюсь! Злодеи! Друзья мои! Я знаю, что вы тут! Я сам дал инструкцию немедленно сесть в джип и как можно быстрее уехать! Но ведь вы не могли так поступить! Ни за какие деньги вы не могли так поступить! Ведь не могли?! Вы ждёте, когда я дойду до крайней стадии! Тогда вы потребуете вдвое больше денег за моё избавление! Я заплачу! Конечно, вы предвидели, что я не выдержу! Вы чувствовали, что я малодушен, у вас глаз намётан! Теперь вы сидите неподалёку и посмеиваетесь! Думаете, что ещё рано подходить! Говорю вам, уже пора! У меня нет часов, но я чувствую, что уже перевисел Иисуса! Если бы Бог хотел принять мою жертву, он забрал бы меня через три часа, как и Его! Я сойду с ума, если вы не придёте!

Его вопли переходят в истеричные рыдания.

* * *

Боже, молю тебя о чуде! Я знаю, они уехали. Пусть мимо пройдёт лесничий, случайный прохожий. Так всегда бывает! Я раскаиваюсь! Иисус! Я верую! Я верую, что ты мог взять на себя грехи человеческие на две и даже на три тысячи лет вперёд! Ну, хорошо! Пусть на десять, на двадцать, на тридцать тысяч лет! Пусть до скончания века! Господи, сними меня с креста! Они забыли стремянку! Вот оно, чудо! Они забыли стремянку! Сейчас они вернутся за ней. Или я сам приказал им её оставить? Чёрт, я не помню! Какая мучительная боль! Удушье! Всё вылетает из головы. Если каждый комар выпивает один миллилитр крови, то после скольких укусов я потеряю сознание? Мужчины могут потерять не более одной трети, а потом лишаются сознания и умирают. Крови у меня в организме литров пять… Пять на три не делится! Боже, помоги мне разделить пять на три! Так. Две тысячи укусов, и я мертвец. А сейчас укусило всего сто – сто пятьдесят. Из-под гвоздей кровь почти не сочится. Хоть бы слепни прилетели! Зачем я отказался от смирны? Или они мне давали стакан водки? Не важно! Прости меня, Господи, я дурак! Я молюсь! Первый раз в жизни искренно молюсь! Услышь молитву мою, Ты же сказал, что всегда услышишь и исполнишь! Просите и дастся вам, стучите и отверзется. Я знаю, надо немножко потерпеть и всё закончится. Но я не хочу умирать! У меня есть девушка! Я только сейчас понял, как люблю её! Не расстраивай её, Иисус, не расстраивай её! Иисус, я верую, что Ты – Бог! Всемогущий! Спаситель! Спаси меня!

* * *

Мужчина хрипло дышал. Голова его упала на грудь. Из леса вылетели две горлицы и уселись ему на плечи. Птицы начали укреплять страдальца. То одна, то другая ворковали ему что-то на ухо. По его вискам и лбу вместо пота покатились капельки мира^{^[8]}, и вокруг разлилось дивное благоухание.

* * *

Это – моё превозношение. Это из-за моей гордыни. Я хотел стать равным Богу. Алексей Кириллов^{^[9]} возомнил себя Богом и пустил себе пулю в висок, веруя, что «это спасёт всех людей и в следующем же поколении переродит физически». Рэдрик Шухарт^{^[10]} у злобных инопланетных созданий, затаившихся в Зоне и распространяющих эпидемии неизлечимых болезней, хотел выпросить «счастья всем, даром, и чтоб никто не ушёл обиженным». Андрей Горчаков^{^[11]} по совету сумасшедшего, чтоб спасти человечество, перешёл бассейн с горящей свечкой в руке. Рассказывают, что один учёный хотел установить ментальный контакт с лобковыми вшами, думая, что только эти твари знают, как спасти всё население Земли. Вот – мои предшественники, но я хуже их всех! Я дерзнул повторить подвиг Спасителя, чтобы похитить часть Его славы!

Достаточно и одного Спасителя, если Он – воплотившийся Бог. Мы же спасаемся через Него, а не своими собственными силами. Он искупил нас от смерти раз и навсегда!

Господи Иисусе Христе, на всё воля твоя! Я свихнусь раньше, чем умру, потому прошу: прими сейчас моё покаяние! Я – разбойник, о Господи! Достойное по грехам моим принимаю, а Ты страдал за нас!

Я принимаю эту мучительную смерть из рук Твоих, как великий и бесценный дар. Теперь я знаю, что по-другому не мог бы спастись из-за слепоты и повреждённости ума моего. Благодарю Тебя, о Христе мой, что привёл меня на крест! Прими душу мою, как душу младенца, и утешь её! Благодарю Тебя за всё, что было, за все Твои справедливые суды! Слава Тебе, Боже мой, слава Тебе!

* * *

– Ты не будешь больше страдать, – раздался спокойный голос из темноты.

– Кто здесь? – испуганно спросил мужчина. – Уходите, я умираю.

– Тебя привели на крест моя воля и промысел божий, – прошептал невидимый собеседник. – Ты недооцениваешь ресурсы, скрытые в твоём молодом организме. Кровь может восстанавливаться. Ты можешь провисеть здесь неделю. Я буду поить тебя и отгонять от твоего тела комаров. Сколько времени для покаяния! Покаяние не может быть таким коротким, как твой ум. Но я могу избавить тебя от мучений и забрать к себе.

– Уходите, я хочу помолиться на дорогу!

– Да ты и сейчас молишься – разговариваешь с богом. Я есть истинный бог. А Иисус – обманщик. Просто человек. Я древнее его, я могущественнее его. Я – его отец. Иисус хотел отвоевать часть моего царства себе и переставил всё с ног на голову. То, что он называет царством небесным – на самом деле ад. Пугая геенной огненной, он пугает вечным общением со мной. Но что может быть вожделеннее и блаженнее для простого смертного, чем общение со мной, богом отцом?

– Я тебя знаю! – закричал мужчина. – Я всегда тебя знал!

– Конечно! Кто меня не знает? Ведь я – творец мира. И читатели этого рассказа очень хорошо меня знают. Если б они знали Иисуса так же хорошо, как меня! Я для них – что-то тёплое, родное, то, что всегда было рядом, с самого рождения. А Иисус – острое лезвие, обжигающий огонь. Вы правильно делаете, что не принимаете Иисуса. Он пришёл нарушить гармонию моего мира, отколоть кусочек чужого царства. Если бы Иисус был богом, разве стал бы он действовать, как тать ночью? Стал бы хитрить, раскидывать наживку, уподоблять себя рыбаку? Рыбак ворует у моря, но море не изменяется от его жалких потуг. Он крадёт для себя пропитание, чтоб не умереть от голода, а рыбок съедает. Разве изменился мир за две тысячи лет, прошедших с момента его дурацкой смерти? Разве перестали умирать младенцы, исчезли стихийные бедствия, стало меньше зла? Любому идиоту заметно, что ничего не изменилось. Только жалкая группка помешанных приносит и приносит свои души на алтарь новому богу, насыщая его бездонное чрево, жаждущее власти. Что ему ещё оставалось делать, кроме как объявить себя богом? Все другие способы ловли были исчерпаны задолго до его пришествия. «Прими моё покаяние, Иисусе!» Как тебе не стыдно, сын мой! Если бы Иисус был богом, разве не пришёл бы он на Землю вместе с двенадцатью легионами ангелов и не поработил бы всё население Земли? Но ведь нет, он сделал всё, чтобы его пришествие было как можно менее заметным. Эллины? Зачем это они нужны? Не дай бог, увидит кто-нибудь! Ангелы? Какие там ангелы! Ещё бог отец пронюхает! «И смотри, не рассказывай никому, что я тебя исцелил!» Трус и мелкий воришка, вот кто так себя ведёт!

– Уйди! Уйди от меня! Дай мне побыть одному!

– Да никуда я теперь от тебя не уйду, чадо моё! Я – твой создатель и спаситель. Проси у меня что хочешь – всё дам тебе!

Вдруг мужчина весь подобрался, из ран потекли струйки крови. Он собрался с силами и трижды плюнул на невидимого собеседника.

– Отрекаюсь от тебя, сатана, и сочетаюсь Тебе, Христе! – выкрикнул распятый. – Пусть этот крест будет мне в истинное крещение, а моя кровь станет водою крещальной купели и омоет меня от грехов моих!

Голос в темноте смолк, а из леса снова выпорхнули две горлицы. Они летели бок о бок и несли в клювиках лжицу^{^[12]} с кровью и плотью Господа Иисуса Христа.

Причастившись, мужчина счастливо улыбнулся и прошептал: «В руки Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой!»

* * *

Один санитар придерживал стремянку, а другой, стоя на верхней ступеньке, плоскогубцами выдёргивал гвозди.

– Миша, он улыбается! – говорил санитар на стремянке. – Лицо как будто живое, как будто светится! И запах какой-то приятный. Никаких следов разложения. Интересно, сколько времени он здесь провисел? Какие же сволочи это сделали?

– Знаешь, кто такие «сволочи»? – спросил Миша. – Я, когда на историческом в Ленинграде учился, в одной книге читал: были такие ямы за городом. Туда за ноги сволакивали самоубийц и всех, кто умер внезапной смертью. Утонул, там, или лошади затоптали. А раз в год, на праздник какой-то, яму закапывали и новую рыли. Представляешь, какая вонища там стояла? Все эти трупы сволочью называли. Стало быть, когда ты человека сволочью обзываешь, то желаешь ему смерти без христианского приготовления, что, по народным представлениям, равнозначно попаданию в ад.

– Надо пойти свечи поставить за упокой, – сказал санитар на стремянке.

– И ещё говорят, что у нас самая циничная профессия! – засмеялся Миша. – А среди нас каждый второй – верующий! Да он, небось, и без твоих свечей в рай попал!

– Да я за родителей своих покойников…

* * *

Возбудили уголовное дело. Следователь прокуратуры пришёл в нотариальную контору, но нотариус так и не смог обнаружить документ, оставленный убитым. Бумага таинственным образом исчезла из сейфа. Нотариус вспомнил только, что в ней говорилось что-то о православии и об искуплении. Видимо, убитый предчувствовал свою кончину и хотел поделиться чем-то с окружающими.

Священник Никодим Андреев дал следующие показания: «Это был тихий скромный молодой человек, я регулярно исповедовал и причащал его. Без сомнения, он стал жертвой одной из трёх тоталитарных сект, действующих в нашем городе. Я как будто вижу, как негодяи требуют от него сказать, что Иисус Христос – не Бог. Но юноша не соглашается и до последнего исповедует Христа Богом. Вот они уже прибивают его к кресту, но мужественный христианин готов страдать до последнего, чтобы принять мученический венец и славить Господа в Царстве Его Небесном!»

Случай действительно был предельно загадочным. Никаких улик, отсутствуют отпечатки пальцев. За неимением других версий происшедшего, следствие вынуждено было согласиться со священником, что убийство «носит ритуальный характер и стало следствием религиозной нетерпимости».

Это зверское преступление попало даже в столичные газеты. Отец Никодим издал брошюру «Мученик Христа ради благочестивый прихожанин Олег С…», где художественно изложил свою версию событий. «Лет через десять, если даст Бог дожить, мы будем требовать у Священного Синода прославления Олега, – заявил он в интервью одному известному журналу. – В наше время с канонизацией затягивать нельзя: мир очень быстро стал вертеться. Уже известно два случая исцеления от тяжёлых болезней у людей, прикоснувшихся к его святому телу, пока оно покоилось в морге во время судмедэкспертизы». Брошюра быстро разошлась, и в скором времени перекладину креста, окроплённую мученической кровью, верующие разобрали на щепки и унесли по домам. А дощечку с надписью «Соискупитель Царя Иудейского» кто-то сжёг, посчитав жестокой насмешкой сектантов над своей жертвой.

* * *

Трое членов преступной группировки стояли на отчитке. Им не пришло в голову исповедовать своё деяние в таинстве Покаяния – они не считали совершённое грехом. Они мало что понимали в православии, но верили, что Олег стал соискупителем Христа. Они были правы. Наши мечты всегда сбываются, а желания исполняются, но совсем не так, как думаем мы. Для спасения нашего Господь выворачивает всё по-своему. Олег хотел стать соискупителем и стал им, но не ради себя, а ради Христа. Все истинные христиане, как Симон Киринейский, помогают Господу нести крест Его, а значит участвуют в деле Искупления. Почему не назвать их соучастниками Христа – соискупителями? Разве это противоречит правилам словообразования в русском языке?

Конец

НА ТОМ СВЕТЕ

Прелесть есть повреждение естества человеческого ложью. Прелесть есть состояние всех человеков, без исключения, произведенное падением праотцов наших. Все мы — в прелести. Знание этого есть величайшее предохранение от прелести. Величайшая прелесть — признавать себя свободным от прелести. Все мы обмануты, все обольщены, все находимся в ложном состоянии, нуждаемся в освобождении истиною. Истина есть Господь наш Иисус Христос.

Святитель Игнатий Брянчанинов, «О прелести»

Я был верующим человеком, православным христианином. Когда я умер, я, как и следовало ожидать, не исчез. Я знал, что душа человека бессмертна. Я взлетел над своим телом и подумал: как хорошо без телесных оков! Теперь я могу носиться туда-сюда по воздуху, словно птица! Но тут же моё сознание пронзила мысль: я – это я или моя душа? То, что я считал собой, лежало внизу мёртвое. А у того, чем я был сейчас, не было видимых очертаний. Если у меня нет глаз, тогда чем же я вижу? Если у меня нет мозга, чем же я думаю? Я испугался и подумал, что я – это всё-таки не я, а моя душа. Потому что я – это душа вместе с телом, а тело моё воскреснет только в день Страшного Суда.

Я ещё долго висел над своим мёртвым телом, а потом мне это надоело, и я решил: чем бы я не был, надо что-то делать. Я помнил, что у меня в запасе всего три дня, и решил не тратить их на то, чтобы наблюдать за своим трупом. Решив непременно явиться к своим похоронам, я отправился посетить кое-какие места. Сначала я заглянул в дом к своим родственникам: интересно было, чем они занимаются. Но пролетев сквозь стену, я очутился в туалете и столкнулся со своим братом, который тужился на унитазе. Брат страдал запорами. После этого желание понаблюдать за родственниками сразу улетучилось, и я полетел на Афон. Побывать на Святой Горе – моя давняя мечта. Но ничего интересного на Афоне не обнаружилось, и я решил не терять времени и сгонять в Египет. Я хотел посмотреть на святые места, но подумал, что там то же, что и на Афоне, и завернул к пирамидам. После осмотра мумий у меня почему-то возникла мысль навестить президента США. В Вашингтоне была ночь, и я застал президента в постели с какой-то женщиной лет на тридцать моложе его за непристойным занятием. Впрочем, не знаю, может быть, это была его жена, и тогда занятие было вполне пристойным. Я навестил ещё нескольких известных политиков, потом заглянул к папе римскому, плюнул ему в лицо и назвал еретиком. Жалко, он ничего не почувствовал. Потом я слетал в Австралию: давным-давно хотел посмотреть на сумчатых и утконоса в естественной среде обитания. Ещё немного попутешествовав по Земле, я заглянул на орбитальную станцию к космонавтам. Потом слетал на Марс и Венеру и уже собирался отправиться к какой-нибудь звезде, как вдруг почувствовал, что моё время истекло.

Когда я прилетел на кладбище, уже собирались привинчивать крышку гроба. Я попрощался со своим телом, поцеловал его в лоб и даже прослезился в душе, прямо как Господь над гробом Лазаря.

Когда гроб опустили в могилу, небо разверзлось, оттуда полился свет, и я полетел прямо в трещину. Святые ангелы взяли меня под руки и стали показывать райские обители. Чего там только не было! Дивные плоды, чудесные вещи необычайной красоты, небывалые развлекательные приспособления и аттракционы. Но трогать руками ангелы ничего не разрешали. К тому же у меня не было рук! Я только слюнки пускал, глядя на великолепные яства, разложенные тут и там, но вспомнил, что рта и желудка у меня тоже нет. «Ничего! – подумал я. – Вот воскреснет тело, тогда наемся! Если, конечно, сподоблюсь десного стояния…»

Шесть дней я пускал слюни и разглядывал всякие диковинные устройства. А потом пол рая разверзся, и я провалился вниз. Меня схватили два безобразных существа и принялись показывать мне всякие ужасы. Такого страха натерпелся! Орудия для пыток, раскалённые сковороды, везде огонь и мрак. И откуда-то слышатся плач и скрежет зубов! «Не дай Бог, – думаю, – сюда! Уж лучше бы это тело вообще не воскресало!»

Совсем меня эти картины замучили. По райским обителям всего шесть дней путешествовал, а здесь до сорокадневных поминок торчал! Я-то грешник, я заслужил, а святые, думаю, за что мучились? Ведь им тоже ад показывают!

А на сороковой день тёмные ангелы от меня отлетают, и попадаю я в какое-то новое место. «Ну, – думаю, – началось! Мытарства и предварительный суд!»

Тут всё вокруг загрохотало, отовсюду новые бесы повылезали, и у каждого на брюхе жетон: «бес похоти», «бес осуждения» и т.д. С другой стороны ангелы выскочили, и давай все орать и меня на части рвать! Такую драку за меня устроили, ни чёрта не разберёшь! Я так и не понял, кто победил. Вижу, стою в наручниках посреди огромного зала, а на помосте Царь сидит – Господь Иисус Христос. В глаза мне Ему стыдно посмотреть. «Всё, – думаю, – пропал! Как пить дать, осудит!» А Он смотрит на меня и ждёт, когда я Ему в глаза посмотрю. Наконец я не выдержал нервного напряжения и глянул. А глаза у Него – добрые-добрые! «Куда меня?» – спрашиваю. Тут ангел меня за руку дёргает и говорит:

– В предварительное место заключения!

– Для праведников или для грешников? – спрашиваю.

– А куда ты больше хочешь? У праведников, – говорит, – окна камер на улицу выходят, а у грешников – во двор.

Тут меня заклинило. Думаю, скажешь: «к праведникам», – а тебя за гордыню к грешникам посадят. Скажешь: «к грешникам», – а они и вправду к грешникам. Так и так прогадаешь. Взял и сказал:

– Сажайте в одиночку!

– Хорошо, – говорит ангел. Отвёл меня по коридору, распахнул дверь. – Сиди и слушай, как за тебя на Земле молятся! – говорит.

Дверь захлопнулась, я сижу и думаю: поскорей бы Страшный Суд, и будь что будет! А если он через несколько тысяч лет? И что же, всё это время в одиночке сидеть? В аду и то веселее! Вот если бы меня на Земле прославили, живо бы отсюда выпустили! Но кто ж меня прославит?

Хотел было в окошко выглянуть: интересно всё-таки, куда выходит. Но до него не достать – слишком высоко. Стал прислушиваться и слышу: правда, кто-то за меня молится. Только не за упокой, а за здравие. Так я под эти молитвы и заснул.

Открываю глаза и вижу доброе лицо игумена отца Георгия. Я говорю:

– Ну вот и встретились, отец Георгий!

Потом стал соображать: я же в одиночке сижу! Значит, пока я спал, меня в общую камеру перенесли.

– Мы где, – спрашиваю, – с праведниками или с грешниками?

– Эх ты! – говорит отец Георгий укоризненно.

Я думаю: понятно! К грешникам угодили!

– А вас-то за что сюда? – спрашиваю.

– Что же ты, голубчик, такие подвиги на себя взял и никому ничего не сказал? – ласково спрашивает отец Георгий.

– Да разве это подвиги? – говорю. – Вот Серафим Саровский три года на камне стоял и одною сниткой питался…

– Ай-ай-ай-ай-ай! – говорит отец Георгий. – Так и до могилы себя довести недолго!

Тут я голову на постели приподнял, осмотрелся и вижу: лежу в больничном корпусе нашего монастыря. Руки-ноги ощупал – всё, как у живого! «Ну, – думаю, – воскресил меня Господь! Как Лазаря!» Смотрю восхищённым взором на игумена, на цветки в горшках, на небо за окном, и думаю: «Как хорошо жить!»

– У тебя что, видения были? – участливо спрашивает отец Георгий.

При слове «видения» на меня как будто ушат холодной воды опрокинулся, и я всё понял.

– Ну давай, исповедывайся! – говорит отец Георгий.

И я исповедался. И пообещал Богу и игумену никогда больше не стоять на камне и не есть травы, если не будет на то благословения духовного отца.

Конец

СОННОЕ ВИДЕНИЕ, БЫВШЕЕ МОЛОДОМУ МОНАХУ КОСМЕ

(записано духовным отцом другого монаха)

«Придя к себе в келью, я почувствовал сильную усталость. Читать вечернее правило не хотелось. Я запер дверь на задвижку, задёрнул занавеску, чтобы меня никто не беспокоил, и прилёг отдохнуть прямо в ботинках и облачении. Я подумал, что всегда успею вскочить и встать на молитву, если кто постучит, в крайнем случае, скажу, что мне было видение в тонком сне.

К моему удивлению и ужасу, как только я стал засыпать в блаженных мыслях о рыбе, которую должны были завтра дать на трапезе, келия вдруг засветилась неземным светом. Я попытался вспомнить Иисусову молитву, но не смог: противный жирный карась вытеснил из моих мыслей всякую память о Боге. Я ожидал, что ко мне подойдут страшилища и потащат в место скорби, но нет – мне явился светлый ангел. Он вертелся вокруг, поднимал меня с постели, беспрестанно подмигивал и счастливо улыбался. Я подумал, что он рад встретить собрата: ведь каждый монах носит в себе ангельский образ. Тогда я отбросил ложный страх и встал. К своему удивлению и ужасу я увидел, что уже не в облачении, а наг. Я попытался прикрыться Псалтирью, но ангел сказал, чтобы я отбросил ложный стыд и шёл за ним.

Довольно долго мы шли по каменистой дороге абсолютно одни, а по краям расстилались пустые безвидные равнины. Когда я уставал и начинал спотыкаться, ангел бережно поддерживал меня под руку, а иногда придавал ускорение и другим способом. (Когда я очнулся от тонкого сна, я обнаружил в этом месте синяки и продемонстрировал их духовному отцу, потому что это служило доказательством истинности моего видения.) Наконец мы пришли к чýдному светящемуся граду с прозрачными воротами. «Нам сюда?!» – радостно спросил я своего проводника. Он же в ответ улыбнулся и повёл меня по узенькой тропинке налево, в тень того чудесного града. Я понял, что, как водится, он хочет мне сначала показать места мучений и камеры пыток для осуждённых грешников. И действительно – не прошло и пяти минут, как мы попали в длинный коридор с множеством дверей. Из-за них слышались нечеловеческие вопли терзаемых бесами душ. Мой проводник стал последовательно открывать их все.

В первой комнате я увидел молодую женщину, которая обнимала адское страшилище в приступе сладострастия. Она лобызала это чудовище в оскаленный рот, и по ней текли его слюни, смешанные с гноем и кровью. При всём при том видно было, что этой женщине хорошо, и она получает удовольствие от своего странного действия. Увидев это, я забился в приступе истерики от омерзения и страха. Мой проводник поднял меня, отряхнул с меня пыль и засмеялся. «За что страдает эта женщина – за блуд или прелюбодеяние?» – спросил я своего ангела. «За воздержание и подвижническую жизнь», – был ответ. Я ужаснулся, а мой ангел продолжал: «Это – великая католическая святая, все католики молятся ей о заступничестве пред Господом Иисусом Христом. Но она думает, что Господь Иисус Христос – это тот, кого ты видишь перед собой, и уверена, что он – её супруг. Теперь ты знаешь, кто заступается за бедных католиков…»

Следующая комната была битком набита молодыми монахами. Все они, как лунатики, ходили с закрытыми глазами, натыкались друг на друга и на стены, отвешивали друг другу оплеухи и продолжали своё беспорядочное брожение. От этого ужасного зрелища я хотел перекреститься, но забыл, как полагается крестное знамение. На мой молчаливый вопрос ангел ответил: «Все они – в грубой прелести. Мнят себя великими святыми в зародыше и требуют у Господа доказательств своей будущей святости в виде тонких видений. Мы посылаем им кое-какие видения, а они рассказывают их всем, кому только можно…»

В следующей комнате был длинный сточный желоб, наподобие писсуара в общественном туалете. (Да это и был общественный туалет!) Вдоль него рядком стояли люди в неудобных позах с выпученными глазами – их рвало. Приглядевшись и понюхав как следует, я разобрал и то, чем их рвёт. Это была рыба! Тухлые караси, полупереваренная стерлядь, зубастые щучьи головы – каких пород тут только не было! У одного человека в монашеском одеянии изо рта нескончаемым потоком текла чёрная кашица, у другого – красная. Я сообразил, что это разложившаяся чёрная и красная икра. «Чревоугодие», – прокомментировал проводник.

За следующей дверью не было людей – там были большие шелудивые псы с высунутыми языками, которые беспрестанно истошно брехали. Было видно, что брехать им давно уже не хочется, но их так захватила эта страсть, что они не могут остановиться. На двух-трёх псах я разглядел клобуки. «Постоянно лгали, – сказал мой проводник. – А вон тот, в клобуке, затворялся в келии и спал прямо в облачении, а когда кто-нибудь стучал, притворялся, что молится».

Из-за следующей двери слышались ужасные нечеловеческие вопли, похожие на крик гиены, возглас осла и рык раненого тигра одновременно. Мне стало дурно, я повернулся и хотел бежать, но ангел схватил меня за руку, сказал: «Смотри!» – и распахнул дверь. Там были монахи. Руки и ноги у них были человеческие, а головы – бараньи, козлиные и свинячьи (но тоже с рогами). Маленькие тупые глазки злобно смотрели на меня, пасти разевались в тоскливом зверином рёве, а ногами в грязных сапогах они попирали книги святых отцов. «Опять монахи! – подумал я удивлённо. – Как будто монахов на свете больше, чем мирян». «За что они попали сюда?» – спросил я своего проводника. В ответ я услышал: «Мы стаскиваем сюда тех, кто не слушает наставлений святых отцов – верит чувственным видениям и представляет духовный мир по-плотски. Лица у них примерно такие и были, а вот рога выросли уже здесь».

В следующей комнате возвышалось кресло судьи, а на нём сидел человек в облезлом парике. Лицо его было перекошено, он бил себя молоточком по лбу и орал диким голосом: «Иванов блудит… В ад его! Петров пьёт… В ад! Сидоров в храм не ходит… В ад! Кузнецов посты не соблюдает… В ад! В ад! В ад!!!» Проводник подмигнул мне и шепнул: «Судит мир! Не будем мешать… У него в попе – гвозди».

Комнаты тянулись бесконечно, и я не могу описать все те ужасы, которые увидел. У меня даже сейчас, когда я это рассказываю, немеет от страха в животе. Но вот наконец мы подошли к последней двери. Там было тихо, и я стал надеяться, что ничего страшного за ней не будет. Как я ошибался! В комнате был гигантский аквариум с нечистотами, из которых то и дело показывались на поверхность бородатые головы монахов. Монахи жадно хватали ртами воздух, но закричать не успевали – что-то утаскивало их вглубь, в самую гущу нечистот, и стояла зловещая тишина. Я представил себя на их месте и заплакал от жалости к себе. «За что их сюда?» – спросил я ангела, горестно всхлипывая. «Одни всю жизнь гадили своим ближним – клеветали, доносили начальству, распускали злые слухи, – сказал проводник. – Другие любили копаться в чужих грехах. Видишь, сколько дерьма накапливается за жизнь, если не исповедоваться…» «Как же монахи – и не исповедовались?» – удивился я. «Тебе лучше знать, как!» – сказал ангел и опять подмигнул. «А что их тянет за ноги вниз?» – спросил я. «Совесть, – ответил он. – Не волнуйся, они не утонут! Дерьмо в дерьме не тонет!»

Мы постояли у последней двери, ангел помолчал немного, а потом спросил: «Ну что, родимый, выбрал себе место, али ещё нет?» «А разве мы не пойдём в тот чудесный град?» – удивился я. «Нельзя, мой хороший, там тебе будет очень страшно и плохо. Святой Дух будет жечь тебя днём и ночью посильнее, чем любая сковорода, а любовь Божия разрезать твою душу на мелкие лоскуты пострашнее геенского огня. У нас тебе будет гораздо легче». Тут я закричал и проснулся.

Когда я рассказал своему духовному отцу сие чудесное видение, которого сподобился, он прослезился от радости, однако посоветовал никому больше не рассказывать. Но я боялся, что сия драгоценная жемчужина будет утеряна и не останется в назидание грядущим поколениям христиан. Поэтому я пошёл к другому отцу. Он тоже прослезился, но когда я попросил записать всё, увиденное мной, наотрез отказался. Так я и ходил от отца к отцу, пока один из них не внял моей просьбе. Вот такие препятствия на пути чинят бесы человеку, имеющему доброе намерение! Многие скорби праведным, но от всех избавит их Господь!»

Сим заканчивается повествование этого доброго моего брата, пожелавшего остаться неизвестным. От всего своего смирения скажу, что это я утвердил его в последнем намерении ради борьбы с тщеславием. Я и являюсь тем отцом, который внял просьбе этого великого подвижника благочестия и записал сие чудесное повествование. А чтобы вы, братья и сестры, не подумали, что он находился в прелести, добавлю, что всё, виденное им в тонком сне, есть чистейшая правда! Можете сами проверить.

С любовью, отец Борис

Конец

ИСПОВЕДЬ ГРЕШНИКА

(рассказ сельского священника)

Дети мои! Хочу рассказать вам прискорбную правду о себе самом. Я – православный священник, настоятель сельского храма. Я – очень грешный человек. Я уже не молод, но сколько мне лет, я вам не скажу. Жизнь не раз била меня по больному месту, и я тяжко страдал, но, тем не менее, жив до сих пор. Видно, Господь помогает.

Житие моё весьма скучно и однообразно – постоянные службы, требы, посты, реставрация храма, причт наседает. К тому же я до смерти боюсь благочинного протоиерея, мне кажется, он подозревает меня в самых страшных грехах. Вот и решил взяться за перо, молодым в научение. Не буду отговаривать вас от священнического креста, но крест этот тяжек, хотя и отраден по-своему. Одно утешение – Царство Божие.

Дети мои выросли, но, к своему стыду, я не сумел их воспитать в благоговейном страхе Божием – матушка помешала. Женщина она благочестивая – на иной я бы и не женился, – но своей излишней опёкой довела она обоих наших сынков до мирской жизни. Хоть бы один принял сан, нет! Оба сбежали из дому: первый стал бизнесменом, купил квартиру, второй подался в военные, выучился на младшего офицера. Лиха беда – начало! Оба живут в невенчанном браке, а старший ещё и не расписан, и тут, конечно, моя вина. Когда были маленькие, как любили стоять в храме! Бегали, правда, бывало, святые иконы маленько сшибали, но ведь я их за это воспитывал! А подросли – всю благоговейность как отрезало! Тащишь за руки в святой храм, дверь изнутри на ключ запираешь, ничего не помогает! Только уйдёшь в алтарь, выходишь, а их и след простыл. Я думал, это чудо какое, сквозь стены они, что ли, научились проходить? Повели их к старцу. Он пару минут с ними побеседовал, выходит и выносит дубликат ключа, а Мишка с Вовкой плачут идут. А матушка моя потом роптала: «Видишь, – говорит, – твой старец до слёз детей довёл!» Но её, конечно, можно понять: сидит она целый день дома, сериалы смотрит; книжек хороших у нас нет, только богослужебные, – вот и избаловала. А они потом целый месяц как шёлковые были! А потом опять испортились, такие хулиганства стали творить, что я со временем вообще в храм их пускать перестал. Поймаю при выходе из туалета (стыдно сказать!), голову епитрахилью накрою и разрешительную молитву скороговоркой, пока не сбежали. А они вырываются, визжат! А причащаю как тяжко болящих, на дому – это они с удовольствием. А потом стали просить лжицу побольше купить, потому что «не вставляет»! Беда с этими детьми! Даже не знаю, когда я их упустил, вот теперь отмаливаю. Так что повторяю вам, дети мои, вслед за святыми отцами: воспитывайте детей в страхе Божием, а то из них невесть что может получиться!

Но если детей избаловала матушка, то причт, каюсь, избаловал я сам. Было дело – взял я регентом старую ведьму. Нет, в Бога-то она верила, но совместно с этим ворожила и шептала, особенно в сочельник. Мне праздничную Всенощную служить, а она ходит по домам и камлает на тарелке! Сколько раз ей говорил: «Покайся, Матрёна, за своё злодейство!» А она шепелявит: «Да только вчера исповедовалась, батюшка! Неужто не помнишь?» И идёт сглаз снимать! А где я другого регента в деревне найду? Мне бы рявкнуть на неё, а я не могу – сердце больно доброе. Другая певчая, помоложе, блудницей на всю округу прославилась. Бежит на службу прямо со срамного дела, опаздывает всё время, а из пальто у неё всякие срамные вещи сыплются. Мои-то мальчишки подобрали как-то раз пачку срамных вещей, спрятались за свечной ящик, наделали воздушных шариков и пустили по храму летать. Я иду на Великий вход, со святой чашей и святым дискосом, а они сзади подкрались и как лопнут один у меня над ухом! Но я не оплошал, вцепился в святыню изо всех сил и не выпустил из рук святые дары. Мне бы их выпороть, но чувствую – это не по-христиански, да и что они со мной потом сделают – страшно подумать. А когда Мишка с Вовкой стали деньги из ящичка «На реставрацию храма» воровать, тут я уж не выдержал, проявил решимость и запретил им даже ногой ступать во святой храм! Думаю: если так дело дальше пойдёт, скоро они святые иконы начнут выносить! Повторяю ещё раз – воспитывайте детей в страхе Божием! Я-то своих отмолил, ни один в тюрьму не сел, образумились, но можно представить, что станет с человеком, если не дать ему должное христианское воспитание!

Итак, клирос я немного избаловал. Говорю я Катюхе на исповеди: «Зачем тебе лазить к чужим мужикам в постель? Лучше помолись как следует перед сном, вот и будешь спать хорошо! Или заведи своего, а я вас чин по чину обвенчаю, нарожаете детей…» А она вся слезами заливается, а сделать ничего с собой не может, идёт опять блудить. Уж и на проповеди перед всеми её отчитывал, думал – устыдится. Нет, ничего не помогает: рыдает и блудит! Вижу, что душа у неё добрая, а почему блудит, хоть убей, не пойму! Вот бы мне чудотворную силу древних святых отцов, тогда бы я всех сделал праведниками!

А с алтарниками тоже беда. Своих-то сынков я пускать в алтарь не стал, боялся, что семисвечник опрокинут. Пришлось взять двух чужих, а отец у них – пьяница. И вот только я отвернусь, они разом к бутылке с кагором прикладываются. Правда, надо отдать им должное, к святым дарам они относились с благоговением, не то, что мои. К святому престолу и святому жертвеннику тоже ни разу не прикасались. Я ведь сразу, как этих бесят в алтарь запустил, сделал страшные глаза, принял самый грозный вид, на который способен, и сказал: «Кто хоть раз прикоснётся к святому престолу или жертвеннику, того Господь Бог сию секунду поразит насмерть электричеством и останется от него только груда пепла!» И отлично подействовало! Правда, они думали, что туда подведён ток высокого напряжения, но это суть дела не меняет… И вот куда я только не прятал бутылку с кагором, всё равно находят! Нюх у них, что ли, на спиртное? Под престол спрятал, в самую глубину задвинул – и оттуда чуть не вытащили, а святого престола не коснулись. Руки-то у них коротки, потому они её ногами стали доставать. Захожу я в алтарь, Петька лежит на животе, а Васька его за переднюю часть из-под престола вытягивает, а в ногах у Петьки бутылка зажата! Я уже тогда советовал им в цирк идти работать. Одно кадило чего стоит! Сказал им какой-то злоумышленник, что его можно «солнышком» разжигать, чтоб быстрее было. Они идут, встанут посреди храма и давай вместе с ним по кругу вертеться! А потом голова у них закружится, координация нарушается, кадило об аналой со святой иконой задевает, горящие угли во все стороны летят, прихожане разбегаются! А я не могу за всем сразу уследить!

Был у меня и другой случай в алтаре: прям перед причастием залезла муха в святую чашу с кровью Господа нашего. Вот вам свидетельство того, что всякая тварь тянется к Богу и желает причаститься! Да только не положено ей. А надобно в таких случаях муху выловить, сжечь и зарыть останки под престолом, дабы они не осквернились. Я-то думал, что она захлебнулась, вынул её, облизал, как полагается, чтобы кровь Господа куда не капнула, положил на газетку и стал причащаться. А она очухалась и полетела. Я давай её ловить, а народ уже скандирует, требует, чтобы его причастили. «Ну, – думаю, – мой выход! Муху потом поймаю, никуда она от меня не уйдёт!» Возвращаюсь в алтарь, мухи и след простыл! Видно, она в какую дырку пролезла аль в Царские врата вылетела, пока я народ причащал! Я схватился за сердце, говорю Петьке с Васькой: «Ловите всех мух, каких найдёте в храме, потом награжу!» Они проявили рвение, десятка два наловили, приходят гордые и на бутылку с кагором поглядывают. Но тут я опять за сердце схватился: мухи на лицо все одинаковые, как освящённую муху от прочих отличить? Думал, по траектории движения – не получилось: моя муха, видно, успела протрезветь. Хотел сжечь всех скопом – нельзя: как я буду нечистые останки с освящёнными хоронить? Выход один! Окунул я их всех в святую чашу, а потом и порешил! Сжёг я их, закопал, на душе у меня стало спокойно, вот и возгордился: рассказал о своём успехе благочинному – похвалиться. А он рассердился сильно и меня дураком обозвал. А что мне было делать с этими мухами?

Дети мои! Если вы служите, будьте внимательны, не зевайте по сторонам, следите за мухами! Иначе одна из них непременно угодит вам в чашу!

В общем, Петька с Васькой – ребята расторопные были, хотя и матерщинники отпетые. Я сам чуть было с ними материться не начал, до того они меня довели! Один раз такое происшествие было – меня чуть в служении не запретили. Залезла кошка на иконостас, на самую верхнюю икону с Троицей. Вернее, не сама залезла, а Мишка с Вовкой её туда загнали, я тогда их ещё в храм пускал. Я думал, она оттуда сама спрыгнет – не тут-то было! Сидит она там и орёт. День орёт, другой орёт, а на третий мне Литургию служить. А Матрёна в тот день в ударе была, распелась. Голос у неё сиплый, дребезжащий, но громкий. И, как на беду, как раз у этой кошки отношения с Матрёной были плохие! Глупое животное, как Матрёнин голос услышало, совсем запаниковало и орёт во всю мочь так, что и меня и хор заглушает. К тому же на неё торжественность Литургии подействовала. А тут заходит в храм наш благочинный с ревизией. Он кошачьи вопли ещё в притворе услыхал. Я иду со святым Евангелием на Малый вход, а вместо блаженств раздаётся дикий кошачий мяв – на клиросе как увидели благочинного, со страху петь перестали. Встречаюсь взглядом с глазами отца Петра, а они у него выкатились и смотрят на меня, как на преступника. Захожу в алтарь и шиплю Петьке с Васькой: «Снимайте кошку сию минуту!» Петька стал кошку шваброй спихивать, а Васька за стремянкой побежал. Отец Пётр заходит в алтарь, глазами сверкает, но виду, что злится, не показывает. «Алтарники, – говорит, – у тебя заняты, давай я сам Апостола почитаю!» И идёт читать Апостола. Тут Васька на стремянку полез, а Петька удержаться не смог и вместо того, чтобы стремянку держать, тоже за ним полез. Кошка, как увидела, что к ней двое лезут, совсем отчаялась, прыгнула прямо на благочинного и вцепилась ему в бороду. А тут стремянка заваливаться стала, Петька отпрыгнул, а Васька на иконостасе повис, ногами дрыгает и орёт как сумасшедший! А стремянка, когда падала, аналой с Апостолом опрокинула, хорошо благочинный увернулся. В общем, службу прервали, Ваську сняли, а мне выговор объявили и последнее предупреждение. Но ме́ста я, милостью Божьей, не потерял. Вот так меня мои собственные алтарники подвели! Говорю вам, дети мои, на личном опыте убедившись, держите свой причт в страхе Божием!

А один раз по вине причта у нас в храме начался пожар! Была у нас баба Шура на подсвечниках. Лет ей было уж за девяносто, а весила она килограммов не меньше ста. Обычно-то за ней следили. Но на Всенощную, как известно, народ ходить не любит, хорошо, если один-два человека зайдут. И вот случилось, что на Всенощную никто не пришёл. На клиросе Матрёна с Катюхой с сонными голосами, да Васька с кадилом играется. Свечек почти нет, бабе Шуре скучно стало, ходит она по храму и думает, чем бы заняться. Иконы я ей запретил протирать, потому как она их половой тряпкой всё время норовила протереть. Не по злобе, конечно, а из-за маразма. И вот углядела баба Шура, что над Царскими вратами лампадка погасла. Сбегала за табуреткой, поставила на амвон, забралась. Я открываю Царские врата и вижу её внушительный торс на фоне пустого храма. Бес попутал, не удержался и выглянул посмотреть, что она там делает. И вдруг чувствую, как что-то липкое попадает мне на плешь и стекает по бороде прямо на рясу. То было лампадное масло, которое баба Шура пыталась налить в лампаду. Ну а пока я бегал переодеваться, начался пожар: баба Шура горящую свечку в лужицу с маслом уронила. Я думаю: что спасать? Что в храме самое ценное? Антиминс, дарохранительница или Казанская икона Божией матери? Стою и не могу решить. И тут, каюсь, тяжко согрешил: решил, что себя надо спасать, потому как двое детей могут остаться сиротами и одна матушка – вдовой. А в это время Васька прибежал с огнетушителем и мигом огонь потушил. Только плешь прожжённая на ковре осталась, прям перед Царскими вратами. Вот так, Божьей помощью, и спаслись!

А на кухню я взял себе работать тётю Свету, старую деву. Я ей сразу сказал: «Почти двести дней в году у нас постные. В пост у нас особый режим питания: на десять человек причта два литра подсолнечного масла в день, да на меня пол-литра накинь!» Это я для того, чтобы не потерять авторитет, а то в лице батюшки вся Церковь может опозориться. Был у меня один знакомый батюшка, так он масло постное не употреблял. И его к середине поста принимали за дьякона, а к концу поста – за алтарника. Выходит он исповедовать, а его спрашивают, когда священник выйдет. Он говорит: «Я – священник!» А народ смеётся и недоверчиво на него поглядывает, как на самозванца. Насилу потом, когда пост закончится, салом отъедался до нормальных кондиций. Так что знайте: для священника в пост спасение исключительно в подсолнечном масле! Потому что картошки и макарон желудок не может вместить больше, чем он может вместить. А питаться по семь раз в день для священника стыдно! А лицо священника есть не его лицо, но лицо Церкви Божией, и если оно худое, как у лошади, то и вся Церковь Божия в его лице посрамляется!

Тётя Света была женщина верующая, но постов не признавала. Меня расстраивать она тоже не хотела, поэтому подмешивала скоромные продукты в пищу тайно и незаметно. То и дело я вылавливал в супе подозрительные вещи, похожие на мелко изрубленные яйца или творог. Кончилось тем, что мне лично пришлось регулярно присутствовать на процессе приготовления пищи, потому что все остальные боялись тёти Светы. В итоге я так растолстел, что возникли затруднения при служении: например, я с трудом стал протискиваться через Малые врата. Пришлось сесть на диету и оставить контроль за тётей Светой, а она немедленно возобновила свои языческие безобразия. Как же тут не сказать вам, дети мои: держите причт в страхе Божием, управляйте железной рукой! Мы – пастыри, и мы не должны распускать овец, вверенных нам Господом Богом! Иначе их немедленно пожрут алчные волки, рыщущие вокруг!

Ещё хочу сказать про скотину. Если у вас сельский приход, никогда ни при каких обстоятельствах не держите козу. Коза – животное далёкое от Бога и лишённое какого бы то ни было представления о нравственности. Будут искушения: люди будут предлагать коз бесплатно. В этом случае нужно побороть экономность, свойственную каждому из нас, священников, и решительно сказать «нет»! Взял я однажды козу. Положительно относилось сие животное только к мужчинам, а когда моя матушка или другая женщина из причта пыталась подоить его, лягалось копытом и бодалось. Сколько я не вразумлял эту тварь, сколь подолгу не беседовал с ней, ничего не помогало. Пришлось самому взяться за соски! А когда пришло время её крыть, начались настоящие искушения. Я целый месяц искал козла. Кто бы мог подумать, что козёл в России – такая большая редкость! Вёз его тридцать километров в собственной машине, терпел запах (ведь козлы почти никогда не моются), а когда привёз, моя коза даже близко его к себе не подпустила! Может, козёл попался робкий, а может, время было неподходящее, однако осталась моя коза непокрытой и молоко давать перестала. Но при этом стала кушать комбикорма ещё больше, чем раньше, и превратилась в животное не только вредное по характеру, но и убыточное. Пристроить её опять же никому не удавалось, и я уж было решил взять грех на душу её зарезать, как мне предложили бесплатно взять того самого козла. Профессиональная экономность во мне опять взяла верх над благоразумием, и я согласился. Со временем козёл умаслил мою козу, справился-таки со своими обязанностями, и началась «козлиная» эпоха в истории нашего храма…

Я нисколько не приукрашиваю, все вышеописанные беды действительно имели место в нашем приходе. И вот недавно к ним добавилась ещё одна, самая страшная. Цель данного повествования – обратиться к доброте ваших христианских сердец и попросить помощи в восстановлении нашего храма после реставрации (банковские реквизиты прилагаю в конце). Дело в том, что реставрация есть весьма дорогостоящая процедура. И больше всего денег идёт не на краску и строительные материалы, а на зарплату рабочим. Храм наш в эпоху гонений не пострадал, но я счёл нужным провести реставрацию с учётом последних достижений. И вот тут меня бесы попутали, и я взял себе рабочих из Узбекистана, да ещё и с уголовным прошлым, но зато за полцены. Сначала всё шло хорошо. Но потом оказалось, что из-за узости глаз у представителей узбекской национальности есть определённые проблемы со зрением (это мне их бригадир объяснил). Стены у них после штукатурки получились кривые, что заметно даже невооружённым глазом, а пол – неровный, это ощущается даже через обувь. А когда стали пропадать в большом количестве стройматериалы, выяснилось, что у моих рабочих вообще другая квалификация. Но тут я проявил характер, переговорил с бригадиром, вразумил его по-христиански, и ремонт мне удалось закончить. Настало время обновлять роспись на стенах и потолке. И вот тут-то случилась настоящая беда. Те же самые рабочие предложили мне свои услуги фактически за бесценок (перед этим художник-реставратор запросил денег в несколько раз больше). Сначала я сомневался в их способностях, но бригадир говорил так убедительно, и к тому же показал диплом искусствоведа, что я не выдержал и прельстился. Теперь со стен и потолка нашего храма на прихожан смотрят такие гнусные лики, не имеющие даже отдалённого сходства со святыми, что наш храм нуждается в срочном восстановлении. Я до сих пор не могу понять, что явилось причиной этого безобразия – дефект зрения или злонамеренность?

Дети мои, учитесь на моих ошибках, не доверяйте узкоглазому Востоку! Языческий мир обманчив и непостоянен! Берегитесь его, как огня! И, если можете, помогите нашему многострадальному храму, тогда и вам поможет Господь!

Священник с. Козлятниково о. Димитрий

Конец

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО МОНАСТЫРЯМ СВЯТОЙ МОНГОЛИИ

(заметки игумена Л.)

Мало кто знает о святой Монголии, возлюбленные во Христе братья и сестры. Православному русскому человеку слово «Монголия» напоминает о татаро-монгольском нашествии или о монгольской почте – «Монгол Шуудан». Однако и бесконечных пустынных степей этого дикого края достигло Благовестие Христово, прежде чем его захватили проклятые агаряне – потомки нечестивой служанки Авраама. И здесь подвизались безвестные гиганты духа, скрытые в толще пород от обезумевших кочевников. И вот сюда, в эти подземные сокровищницы благочестия, обратил свой духовный взор я, грешный, – современный русский подвижник игумен Л. Я оставил свой монастырь и братию на произвол судьбы и попечение Пресвятой Богородицы, и пустился в далёкое странствие самолётом, поездом, автомобилем и даже ногами, дабы просветить светом истины сидящих во тьме соотечественников моих.

Между маковым и конопляным полями, из которых поганые язычники получают бесовскую отраву, чтобы травить ей христианские народы, затерялся вход в подземный монастырь. Редко какой кочевник забредёт в эту дыру, но если и забредёт, то по причине темноты не разглядит в глубине древнюю святыню, а использует тёмный провал как отхожее место и удалится восвояси творить нечестивую жертву своим идолам.

Но если миновать пространство длиною в 17 метров и 30 сантиметров (я самолично измерил рулеткой), двигаясь ощупью во тьме, вдали можно разглядеть свет множества свечей, а под ногами – коврик, о который можно вытереть ботинки. Далее начинаются широкие каменные ступени, ведущие вниз и вниз, в священную бездну, где укрылась от развращённого мира катакомбная православная обитель. Я насчитал и измерил двадцать семь ступеней шириной 128-132 см. и длиной 153-161 см. Страшно подумать, какие великаны смирения ступали по этим невзрачным ступеням! Я прослезился и облобызал одну ступеньку, потрескавшуюся под их духовным весом. Тут меня и скрутил радикулит. Дело в том, что в Монголии было жарко, и я оставил шерстяное облачение в гостинице. А в катакомбах было холодно, и приступ радикулита застал меня врасплох. Так я сидел на четвереньках и ждал, впадший в руки к бесу немощи, как человек из Евангельской притчи, впадший в руки разбойников, когда какой-нибудь самарянин, проходя мимо, поможет мне подняться. Тут я разглядел фашистскую свастику, вырезанную на стене. Сердце моё сжалось от боли и ужаса. «Негодяи! – воскликнул я. – Даже в этом святом месте вы посмели изобразить сей нечестивый символ!» На мой крик снизу прибежал один из монахов, помог мне подняться и объяснил, что этой свастике почти две тысячи лет, и оставили её христиане, загнанные варварами в эту дыру и умирающие от голода. Я посочувствовал и сказал, что тогда в их положение можно войти: хотя христиане и должны любить врагов, но при таких обстоятельствах… Тогда монах объяснил, что они совсем не то имели в виду, что крест с загнутыми краями – раннехристианский символ вечной жизни, и у меня прямо камень с души упал.

Когда мы спустились вниз, глазам моим предстал широкий двор, вырубленный в скале. Куры, индюки и бараны свободно паслись на нём, выковыривая из стен коренья, насекомых и червей. Казалось, солнечный свет не был нужен им совсем – так положительно влияло на них сие благодатное место. Но монах объяснил, что сейчас вечер, а днём их выгоняют пастись на маковое и конопляное поля, оттого и ведут они себя несколько странно. Тут один баран подбежал ко мне, посмотрел на меня весьма задорно, встал на задние ноги и слегка лягнул передним копытом в бок. Я согнулся пополам, но монах помог мне распрямиться. Баран всё ещё стоял передо мной, жуя жвачку, из его рта свисали хвосты дождевых червей. Мне показалось даже, что он мне подмигивает. «Брысь отсюда!» – прикрикнул на него монах, и баран унёсся в неизвестном направлении. «Играется!» – объяснил он мне и улыбнулся.

Тут я вспомнил о цели своего странствия, выхватил из кармана рулетку и бросился измерять размеры двора. Когда с этим делом было покончено, брат Александр (так звали монаха) помог мне разогнуться, я поднял глаза и увидел невдалеке великолепный собор, переливающийся всеми красками в свете факелов. Я попросил у монаха тряпочку, отёр с мантии бараний и птичий помёт, отряхнул клобук от сена и комбикорма и пошёл поклониться этой чудесной святыне, так неожиданно представшей моему взору.

В соборе шла служба. Я посчитал братию – отдельно схимников, отдельно монахов и иноков, отдельно послушников, и составил их список. В своём списке напротив священников я поставил крестик, а напротив игумена нарисовал большой восьмиконечный трёхмерный крест. Поскольку я не знал, кого как зовут, то сделал наброски лиц. Затем я огляделся вокруг, и моё сердце замерло от благоговения. Ужасно представить, какие монстры молитвы молились в этих древних стенах!

Я стал измерять размеры притвора и боковых алтарей, дабы благочестивый читатель моего повествования мог составить представление об этой намоленной обители. Чтобы братья не раздражались на то, что я отвлекаю их от молитвы, я последовательно облобызался со всеми и объяснил необходимость моих измерений. Я посчитал и записал все иконы (списки, таблицы и чертежи будут приведены в конце), церковную утварь, мебель и прочие вещи, а потом принялся за центральный алтарь – благо, к тому времени служба уже закончилась.

В два часа ночи я принялся осматривать и мерить келии, вырубленные прямо в скале. Невозможно вообразить, какие исполины аскезы подвизались в этих пещерах!

Братия почти не роптала: за последнее десятилетие она привыкла к нам, русским игуменам. Только один брат отказался пустить меня к себе, сославшись на молитву. Но я так долго орошал слезами порог его келии, умоляя его, как евангельская вдова неправедного судию, пустить меня к себе и кладя земные поклоны с немалым стуком, что брат не выдержал и открыл. Впоследствии оказалось, что это была келия настоятеля, а брат был не кем иным, как самим игуменом отцом Антонием.

Рано утром, так и не дождавшись Литургии, я попрощался с братией и покинул это неземное место, исполненное благодати. Вскоре я добрался до взятого мною напрокат автомобиля – джипа с открытым верхом, который я спрятал от угонщиков посреди гигантских маков. Машина сразу же завелась, и я уже подъезжал к городку, в котором остановился, когда прямо у меня над ухом раздалось торжествующее блеяние. Я резко затормозил, обернулся и увидел на заднем сидении давешнего барана. Он был вне себя от счастья. К его ошейнику была привязана записка: «Горячо полюбившийся игумен Л.! Братия монастыря св. Георгия приносит в дар вашему монастырю сие необыкновенное животное, соименитое святителю Василию Великому (можно звать просто Васькой), и берёт на себя все расходы по транспортировке. Умоляем вас принять этот дар и не отвергнуть нашего смирения!»

Увидев, что я прочитал записку, баран заблеял ещё радостней. Видно было, что путешествовать ему не впервой. Конечно, я не смог отказать братии, столь дружелюбно принимавшей меня у себя. Но поскольку по графику у меня было запланировано посещение ещё нескольких монастырей, пришлось подыскать Василию в городке хороший хлев со всеми удобствами.

Следующим я хотел посетить женский монастырь великомученицы Варвары.

Я полагаю, возлюбленные во Христе братья и сестры, что все вы не раз бывали в языческих храмах. Иногда полезно сравнить ощущения, чтобы убедиться в истинности православия. Вот я, к примеру, неоднократно посещал идольские капища многобожников, мечети нечестивых шиитов и суннитов, синагоги богомерзких сионистов и даже египетские пирамиды. Каким древним, концентрированным злом веет от этих мест ужаса и нечестия! А этот оскал разбинтованного фараона, умершего тысячелетия назад! Видя этот оскал, нельзя не вспомнить милостивого Господа Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши. Поверьте мне, братья и сестры, ничто так сильно не стимулирует к памятованию о смерти и Иисусовой молитве, как идольские капища и эта зловонная мумия! Не зря ведь великие египетские подвижники, вроде Макария Великого, селились в этих гробницах и даже спали на одной постели с мумией. Проснёшься утром, увидишь этот оскал в пяти сантиметрах от своего лица и сразу вспомнишь о смерти… Нам же, грешным, приходится насильно заставлять себя думать о смерти, что гораздо сложнее, если не спишь с мумией.

Вот и на этот раз мне встретился на пути буддийский храм, и я не преминул своим долгом посетить его, чтобы сравнить ощущения. После завершения измерений я встал на колени и горячо помолился Богу, надеясь, что, как только я выйду, Господь сокрушит по моей молитве это нечестивое капище. Но, к несчастью, этому храму ещё не успели сделать крышу. Солнце стояло в зените, и не прошло и пятнадцати минут, как со мной случился солнечный удар. Беспрестанные посты и смирение тела сильно ослабили мой организм. Но, несмотря на многочисленные болезни – мигрени, язвы, гайморит, радикулит, плоскостопие, – я продолжаю свой тяжкий труд на пользу вам, мои дорогие соотечественники!

Очнулся я в каком-то тёмном месте и сразу увидел красную мантию ламы, который готовился совершить надо мной какой-то ритуал. В моём мозгу сразу вспыхнула мысль о Карфагене, приносившем в жертву Молоху собственных детей. И вот я лежу совершенно один в этой языческой стране, беспомощный, как карфагенский младенец, а идольский жрец подготавливает меня к жертвоприношению! Такое может даже самого сильного человека вывести из равновесия! И спас меня, как всегда, крест Господень. Я снял его с шеи и с отчаянным криком замахнулся на жреца – никакого другого предмета не было под рукой. Он, конечно, сразу убежал, а я бросился к своей машине и благополучно добрался до обители св. Варвары. Сёстры сказали мне, что, скорее всего, буддист оказывал мне первую помощь. Может, так оно и было. Но кто их разберёт, этих язычников?

Игуменья Екатерина принимала меня со всем радушием, на которое только была способна. Мне не пришлось делать замеры: на случай приезда русских игуменов в монастыре было заготовлено много соответствующих распечаток. После всенощной мы отправились к старице-затворнице, много лет не пускавшей к себе сестёр. Узнав, что приехал русский игумен, она милостиво согласилась принять меня у себя и дать наставления. Я так растрогался, что через несколько минут вышел из её келии, не в силах более выдерживать строгие и справедливые обличения в свой адрес. Затем мы приступили к осмотру нежилых келий (жилые обещали показать, когда сёстры будут на Литургии). Невозможно даже вообразить, какие чудовищные постницы постились в этих кельях! Просто дух захватывает! У меня даже случился приступ астмы, и сёстры целый месяц выхаживали меня в корпусе для болящих. Возможно, приступ случился из-за пыли, царившей в этих древних святых кельях, но я всё равно не жалею, что взглянул на эти памятники смиренномудрия.

Я люблю лечиться в женских монастырях. Свежий воздух, милые, сострадательные лица монашек, диетическое питание… К счастью, время моей болезни не совпало со временем больших постов, как уже бывало ранее.

Неподалёку от обители был заповедник, а при нём – зоопарк, куда я ходил прогуливаться в сопровождении игуменьи и других сестёр.

И вот до меня дошли дурные вести о моём родном монастыре. Я собрался с духом и написал поучительное письмо своим духовным чадам, которое и привожу здесь целиком:

«Дети мои! Слышал я, вы живёте, как кошка с собакой! Слёзно молю вас, не грызитесь, как волки, имейте мир между собою! Где-то в Писании сказано: «не угрызай брата твоего, яко дикий вепрь». Обращаюсь к вам со скорбью и жалостью: только бараны бессловесные и другая тварь может задирать друг друга без зазрения совести. Человеку же это неприлично и стыдно! Вы уже взрослые монахи, при обетах и мантиях, а не новорожденные щенки, у которых зубки чешутся! Зачем вам рваться в бой, как петухи? Образумьтесь, посмотрите в зеркало! Вы – здоровые мужчины с длинными бородами, а не дикие козлы! Уже которое послание пишу я вам, но не слушаете вы своего духовного отца, словно жирафы тугодумные! Вот и Апостол говорит: «кто не имеет мир между собою, тот словно свинья в калу»! Сказано: «дети, любите друг друга», – а не «змеи, душите друг друга»! Даже мерзкие крокодилы не трогают своих соплеменников, но щадят, а набрасываются лишь на иноплеменных. Вы должны быть солидарны, как пчёлы или муравьи – всё тащить в родной монастырь. Вы же, как удавы, думаете, кого бы из братьев заглотить! Я прошу вас, одумайтесь! Не будьте упрямы, яко ослы! Хоть осёл – животное трудолюбивое, но глупое и упрямое до крайности. Уж не знаю, с кем ещё вас сравнить? Разве что со стервятниками! Словно хищные птицы с безобразным клювом, словно во́роны, вы набрасываетесь на добычу! И кто – добыча? Брат ваш, соратник единоверный! Вы бежите, как страусы, от исповеди, и, как псы на помойку, собираетесь на чаепитие с мыслью кого-нибудь осудить! Что там псы, дикие шакалы вы, а не ангельский образ! Толстокожие бегемоты, которые сидят в своём болоте и придаются нечистоте! Черепахи в делании добродетелей и гепарды в раздражении и злобе! Вы, как рыбы безгласные, на молитве, и коршуны за трапезой! Прячетесь по углам, как пауки, от послушаний и жужжите за работой, точно мухи! Червь и вошь пред Богом, но павлин перед паломничающим женским полом, к тому же гордый, как индюк! Справедливо говорят в народе: «в тихом омуте черти водятся»! Наш монастырь и стал этим омутом за время моего отсутствия! Вот приеду с Монголии через месяц-другой, всех разнесу по полкам, словно комаров!

Ваш духовный отец игумен Л.»

Может, вы подумаете, что я слишком строг по отношению к своим подопечным? Спешу вас уверить, возлюбленные во Христе братья и сестры, что сердце у меня доброе, а характер мягкий, христианский. Я с детства любил всяких зверушек и мечтал пасти бессловесное стадо. Вот теперь моё желание сбылось: у меня под началом восемнадцать братьев. Кроме того, я окормляю своими книгами весь русский народ, который, по большей части, тоже бессловесен.

Сёстры поставили меня на ноги, я наконец осмотрел жилые кельи и хозяйственные помещения и собрался уезжать. От подарков в виде различной скотины я категорически отказался, хотя и видел в глазах игуменьи страстное желание одарить меня каким-нибудь копытным. Лицам, развитым духовно, с первого взгляда бросается в глаза моя любовь к животным, хотя я и разговариваю со зверями вполголоса, стараясь скрыть свою слабость.

Я покинул монастырь в полном здравии и отличном расположении духа. Но, к несчастью, я сильно издержался на барана и не мог далее продолжать своё странствие. Моя братия не смогла сделать мне денежный перевод, потому что недавно закупила крупную партию форели к Рождественскому посту, истратив на неё все наличные средства, и даже взяла заём в соседнем монастыре.

Я пообещал Богу, что когда-нибудь непременно вернусь в сей благословенный край, чтобы закончить свою паломническую программу, и собрался возвращаться на Родину. К этому времени баран Василий так отъелся, что авиакомпании отказались его транспортировать, и нам пришлось ехать на поезде. В багажное отделение Василия также не взяли. Выход остался один: я одел его в мантию, выдал за брата и купил на него взрослый билет.

В одном купе с нами ехал чернокожий негр. Кто знает, что привело его в эту дикую страну и гнало ещё дальше на север? Оказалось, что он крещёный, неплохо говорит по-русски и всю жизнь мечтал стать монахом. Не теряя времени даром, я наставил его в монашеских добродетелях и постриг в рясофор на второй день пути. Я хотел удивить своих иноков: уезжал в странствие один, а вернулся с двумя братьями! Но на каком-то полустанке негр исчез вместе с одним из моих чемоданов. К несчастью, в этом чемодане оказалась бо́льшая часть моих заметок и самое ценное, что мне удалось добыть – эскиз кельи святой старицы-затворницы (я нарисовал его по памяти сразу, как только вышел от неё). При составлении моей брошюры пришлось довольствоваться оставшимися записями.

Пользуясь случаем, обращаюсь к тебе, чадо и брат мой чернокожий Серафим! Если ты не хочешь жить в монастыре под моим началом, иди в другой! Но верни мне мои записи и бельё с брендами известных кутюрье (остальные вещи можешь оставить себе)! Вспомни обеты, данные Богу при постриге, и покайся за своё беззаконие!

На сей просительной ноте я, Игумен Л., настоятель монастыря св. Лаврентия в богоспасаемом N-ске, завершаю своё повествование и желаю остаться неизвестным по великому смирению своему, как сказано в Писании: «возлюбите нищету духовную, и воздастся вам и в сем веке, и в будущем!» Аминь.

Конец

МИР РУШИТСЯ

Мир рушится. Границы пересечены.

С линии фронта – цинковые гробы.

Враг напал внезапно, напал из-за спины,

И виселицами стали телеграфные столбы.

Мир рушится. Мы терпим огромные потери. Я – главнокомандующий восточной линией фронта. На нас пришёлся основной удар.

Мир рушится. Под моим началом всё меньше бойцов: некоторые, вероятно, сдались неприятелю и проданы в рабство, другие болтаются на телеграфных столбах. Иногда они приходят в себя, хватаются за столб и начинают бессмысленно карабкаться по нему вверх, потом снова безжизненно повисают на своих верёвках. Ужасное зрелище!

Но ещё страшнее те, кого присылают в цинковых гробах. Они тоже живы, но парализованы. В глазах их застыл неописуемый ужас, как будто они столкнулись с самыми глубинами неизвестного, и оно вытянуло из них всю жизненную силу.

Все разведчики бесследно исчезают. Никто не может сказать, как выглядит враг, даже те, кто непосредственно участвовал в бою. Тех, кто ещё может говорить (а их немного), при воспоминании о сражении сковывает страх и они теряют дар речи. Невозможно выработать никакую стратегию защиты, чтобы сохранить хотя бы то, что осталось. Мир рушится.

Враг наступает медленно, но неотступно. Мы теряем оплот за оплотом, никто не может сказать, что по другую сторону линии фронта. Территория государства уменьшилась вдвое. Неизвестно, где будет нанесён следующий удар.

Бойцы отказываются сражаться и требуют перемирия, но перемирие заключать не с кем. Враг не выдвигает никаких требований, он просто уничтожает нашу страну.

Вероломное нападение с востока ослабило нашу экономику. Никакие ценности сохранить не удаётся, речь идёт только о выживании. Пока у нас ещё остаётся небольшой шанс на спасение, но надежда тает на глазах. Перед лицом неизвестного врага все соседние государства отказались нам помогать, хотя мы предлагали любые условия. Они не стали присылать помощь и закрыли свои границы. Отступать теперь некуда.

Враг использует неизвестное химическое оружие. В воздухе стоит специфический запах, похожий на запах кошачьей мочи. Ум отказывается работать из-за этого запаха.

Все радиоволны захвачены неприятелем. Он транслирует странные передачи, которые отрицательно влияют на психику бойцов, наводят на них отчаяние, меланхолию и страх. Гигантские динамики оживают несколько раз в день, и нет никакой возможности отбить у врага оборудование, передачи слышно даже под землёй. В остальное время из динамиков раздаётся ужасающее загробное пение. Вещание идёт на странном языке, сильно похожем на наш, гипнотическим голосом, отрицательно влияющим на мышление. По всей видимости, в трансляциях содержится подсознательный призыв к самоубийству.

Стало невозможно действовать привычным образом, враг проник в самое сердце нашей страны. Надо из кожи вон лезть, чтобы сохранить то, что имеем. Бойцы отощали от голода и постоянного страха.

Враг намеренно не уничтожает наших бойцов, а только нейтрализует, хотя у всех сложилось мнение, что он может уничтожить нашу страну в самое короткое время; отсюда мысль о рабстве.

Мир рушится. Повсюду чувствуется дыхание приближающейся смерти, живые завидуют мёртвым. В маленький промежуток времени наша страна из счастливой процветающей державы превратилась в обитель страха, в склеп. И все без тени сомнения знают, что будут похоронены в этом склепе навеки.

Дети не рождаются, а только в них мы могли бы видеть надежду на спасение. Нас становится всё меньше, мы заживо похоронены.

Бойцы пытаются развлекаться, как раньше, но тоска и страх, растворённые в воздухе, лишили нас самого главного – чувства успокоенности и благополучия. Теперь привычные вещи (такие как приём пищи, выпивка, секс, разговоры, анекдоты) перестали приносить бойцам удовольствие, они делают всё это скорее по инерции, чтобы отвлечься хоть на время от царящего вокруг ужаса.

В Центральном Штабе Обороны паника и неразбериха. Все боятся принимать на себя ответственность, приказы не поступают. Всё, что мы ни делаем, неприятель использует против нас. Снаряды, которые мы посылаем в сторону вражеских позиций, разворачиваются на 180 градусов и летят в нас.

Системы сообщения нарушены, мы оторваны от мира. Дома горят, семьи рушатся, имущество исчезает. Бойцы сходят с ума. Многие начали видеть стену тумана. Никто не знает, чтó это за стена, но все говорят, что за ней только ужас и мрак.

Есть слухи, что никакого врага нет, а есть эпидемия неизвестной вирусной болезни, поражающей нервные центры. Но учёные пострадали в первую очередь, и заняться её исследованием некому.

Здравомыслящих остаётся всё меньше. Говорят, что сам Бог спустился, чтобы покарать нас за грехи. Но какое дело Богу до нашей страны?

Другие говорят, что приходит конец света, что наружу вырвалось то, что тщательно скрывалось от всех в потаённых недрах с самого момента основания нашего государства.

Кажется, я тоже заразился этой странной болезнью. Всё реже моменты, когда я полностью осознаю себя, всё меньше времени я могу здраво мыслить и действовать так, как привык. Что-то чужеродное воздействует на меня. Оно приходит извне, и я исчезаю, перестаю быть. А когда появляюсь вновь, становлюсь ещё слабее и беспомощнее, чем был.

Но я говорю от имени всех: мы будем сражаться до последнего, как крыса, загнанная в угол! Ничего другого нам не остаётся! Терять нам уже нечего, отступать некуда, мы проиграли, но мы ещё поборемся! Мы – бесы, и мы не сдаёмся!

Конец

ЛЮБОВНЫЙ РОМАН

Я – высокая стройная блондинка с небольшой, но аккуратной грудью, худыми ногами, аккуратным носиком и миловидным лицом. Правда, я крашусь под брюнетку назло всем моим бывшим ухажёрам. Мне с детства не везло в любви. Я даже беременела несколько раз…

Я встретила его в косметическом салоне. Его мать хотела назвать его Александром или Эммануилом и сразу по выходе из роддома сделать ему на предплечье татуировку с его именем, чтобы он никогда его не забывал. Но татуировщик сказал, что поместится только четыре буквы – мой любимый родился недоношенным. Тогда мать решила назвать его просто Глебом…

Всё это он рассказал и показал много позже, а тогда наши отношения только начинались. И начались они со скандала…

Я работала в салоне красоты. Всем известно, что в салоны красоты ходят либо женщины, либо гомики, и я не могла рассчитывать на такую удачу. До этого я подыскивала своих любимых в дискотеках и ночных клубах…

Он вошёл к нам в салон в расстёгнутой рубахе и стал пристально смотреть по сторонам, как будто выискивая что-то и гордо вращая своей маленькой головой из стороны в сторону. Я только что закончила мыть пол в вестибюле и подумала, что он ошибся дверью. Его охотничьи сапоги оставляли на кафеле грязные глинистые следы тридцать шестого размера. Я подошла и нависла над ним, не выпуская швабру из рук и молчаливо требуя ответа. Несмотря на свой возраст, я в отличной форме и резва, как тридцатилетняя девушка. Он посмотрел на меня снизу вверх и засмеялся. Я не знала, над чем он смеётся, но подумала, что над бородавкой на моём подбородке. Этого я вынести не могла и залепила ему пощёчину. Но он продолжал смеяться, всё громче и громче. Я подумала, что он навеселе и вытолкала его за дверь. Затем я развернулась и пошла замывать его следы. Но не прошло и нескольких секунд, как он вернулся. Он влетел, как ошпаренный, и стал злобно вращать своими маленькими серыми глазами с красноватым оттенком. «Психически неуравновешенная личность», – подумала я и пошла сообщить о нём управляющей. Мне страстно хотелось знать, чтó его так развеселило, а затем разозлило. Я ведь всегда увлекалась психологией. Управляющая нашла с ним общий язык, и вскоре они уже пили кофе в зале. Оказалось, что он не ошибся дверью и не был гомиком, он просто хотел подстричь свою бороду и усы. (Денег у него оказалось предостаточно.) А когда он увидел моё левое ухо, выбившееся из-под косынки, то не смог удержаться от смеха. Дело в том, что я отлежала его в детстве, и оно у меня пельмениной. Когда я вышвыривала его за дверь, он споткнулся о порожек, пролетел метров пять и ударился о фонарный столб, оттого и разозлился. Но управляющая быстро успокоила его, угостила печеньем и представила нас друг другу. Она рекомендовала меня, как человека порядочного, ответственного, чистоплотного, с большим стажем работы уборщицей, и он тотчас простил мне свою обиду и дал визитную карточку. Я сильно засмущалась и, чтобы скрыть смущение, спросила, зачем он хочет подстричь такую длинную, густую и красивую бороду, спадающую ниже пояса. На самом деле борода была весьма жалкого вида, росла двумя отдельными прядями и едва ли доходила до пупка, но мне очень хотелось сказать ему что-нибудь приятное, чтобы исправить недоразумение. В ответ он тоже сделал мне комплимент – сказал, что восхищён моей силой, мужеством и ростом. Я покраснела и хотела уйти, но неожиданно он схватил меня за таз и усадил к себе на колени. Он сказал, что влюбился в меня с первого взгляда и что именно о такой женщине всю жизнь мечтал. Он обещал, если я стану его возлюбленной, подарить мне рай и увезти на Ямайку. Управляющая куда-то удалилась, а я всё сидела у него на коленях и слушала ласковые слова, пока он не начал задыхаться. Я поняла, что при его комплекции трудно выдерживать мой вес, встала, убежала к себе в каморку и разрыдалась от счастья. Наконец-то я встретила достойного себя человека, который будет меня на руках носить! Когда я вышла, он уже ушёл, истощённый приливом чувств…

На следующий день у меня был выходной, я позвонила по телефону из визитки и попросила Глеба Ефремовича Буржуйкина. Грубый мужской голос сказал:

– Да я это! Ты кто такая и чё те надо?

Я гордо ответила:

– Я та, кому вы так долго вчера признавались в любви!

– Ну, выпил лишнего, – ответил мой избранник. – В общем-то я, конечно, не против, приходи вечером ко мне домой, да чего-нибудь пожрать захвати. – Он назвал адрес. – Но вот по поводу Ямайки, это ты забудь! Это я для красного словца сказал…

– Да не нужна мне никакая Ямайка! – воскликнула я. – Лишь бы ты любил меня так, как обещал!

– Это – пожалуйста! – крикнул он радостно и повесил трубку.

Я была на седьмом небе от счастья. Неужели судьба повернулась ко мне лицом? Неужели я наконец встретила того единственного, которого ждала всю жизнь? Мне не верилось, что это случилось со мной, но в руках я держала его визитку, а на бумажке был записан его адрес…

Я даже дала себе слово сделать наконец пластическую операцию со своим ухом…

Когда я вошла в его квартиру с пакетиком продуктов в руках, он схватил меня за руку и повёл в гостиную. В углу я заметила иконы, и нехорошее подозрение закралось ко мне в душу. Но вскоре оно было вытеснено мечтами о вечной любви, нежных прикосновениях губ и прочей лирикой. Квартира оказалась чистой и прибранной. Едва я выложила продукты на стол, Глеб Ефремыч жадно накинулся на них и почти всё скушал. В первую очередь он съел сало, причём без помощи столового прибора. Он держал его в правой руке и закусывал батоном хлеба, который держал в левой. Достав из пакета бутылку водки, он гневно взглянул на меня и выбросил её в мусорное ведро. «После вчерашнего ещё не отошёл», – ласково подумала я. В самый разгар ужина я набралась храбрости и сказала:

– Глеб Ефремыч, разреши звать тебя просто Глебушкой…

– Зови лучше отцом! – сказал он и засмеялся. Я подумала, что мы с ним ровесники. Но я читала в одном журнале, что некоторые мужчины хотят видеть в любимой женщине мать, другие – дочь, третьи – вообще внучку или постороннего человека… Конечно же, я согласилась.

Когда Глеб Ефремыч наелся, он отправился в спальню и, как был с сальными руками и в сапогах, так и завалился в постель. Я побежала в ванну, чтобы оправдать характеристику, данную моей начальницей. Но когда я вошла в спальню в одних трусиках, Глеб Ефремыч уже храпел ровным сном. Я попыталась растолкать его, но он лишь сказал сквозь сон громовым басом: «Ляжешь на коврике под дверью», – и продолжил храпеть. Я легла на диване в гостиной, а когда проснулась, Глеба Ефремыча уже не было. Я тоже отправилась на работу.

Там меня ждал неприятный сюрприз. Оказывается, «моё безобразное поведение видели клиенты», и Людмила Петровна «больше не может выносить такого безответственного и безнравственного человека», как я. Она сказала, что выставила бы взашей нас обоих с Глебом Ефремычем, если бы он не дал ей при входе крупную банкноту в качестве чаевых. В общем, я получила увольнение…

Я целый день шаталась по городу, порой начиная всхлипывать о своей несчастной судьбе, пока не очутилась рядом с домом Глеба Ефремыча. Я ещё только поднималась по лестнице, когда услышала сверху его радостный голос:

– Марфа! Где ты шляешься? Заждался уже тебя!

Когда мы вошли в комнату, я упала к нему на грудь, разревелась и поведала о своём несчастье. Я даже обвинила его в том, что меня уволили.

– Точно, точно, это из-за меня! – сказал он и лукаво подмигнул.

Я спросила, что мне теперь делать.

– Как что, иди к нам в монастырь работать! – сказал Глеб Ефремыч. – Такие уборщицы, они везде нужны! Знаешь, сколько грязи у нас? За десять лет не разгребёшь! Будешь мне помогать.

Тут я вспомнила, в визитке было написано, что Глеб Ефремыч работает монастырским сторожем.

– В монастыре платят мало, – сказала я обиженно. – Да и кто меня возьмёт в монастырь?

– Как кто, я возьму! – заорал Глеб Ефремыч во всё горло. – Я ж не только сторож, но ещё и завхоз!

Тут у меня в душе поднялась буря самых разнообразных чувств. Мне страстно хотелось работать под началом Глеба Ефремыча, но мне почему-то было стыдно показываться на глаза монашкам, а тем более – священнику.

– Это дело поправимое, – сказал Глеб Ефремыч и опять хитро подмигнул. – Ты же ведь крещёная. Исповедаешься, причастишься, и дело – в шляпе! С комплексами надо бороться!

Я усомнилась, поможет ли такая простая мера в борьбе с моей стеснительностью.

– Поможет, поможет, – заверил меня Глеб Ефремыч. – Если как следует подойти к делу, обязательно поможет! Давай прям щас и начнём. Я ведь сам в некотором роде священник…

Тут я маленько испугалась, но глядя на его доброе лицо, на его мозолистые руки и сияющие глаза, решила, что бояться нечего.

– Ну давай, исповедывайся, – сказал он. Но я ничего не могла из себя выдавить, кроме вздохов и слёз.

– Да, запущенный случай! – сказал Глеб Ефремыч. – Ну, давай я за тебя исповедаюсь…

И он начал перечислять все мои основные грехи, называя даты и имена, и что удивительно – ни разу не ошибся! Я подумала, что он нанял частного детектива, и тот всё разузнал обо мне. Но когда Глеб Ефремыч стал перечислять те дела и мысли, про которые никто, кроме меня, не знал, я потеряла сознание.

– А как же ты говорил про любовь с первого взгляда и что именно такую женщину, как я, всю жизнь искал? – спросила я, когда очнулась.

– Это всё – чистейшая правда! – сказал отец Глеб. – И про рай тоже. А вот про Ямайку – это я в переносном смысле. Юродствую помаленьку!

– А может, ты и не сторож, а начальник монастыря? – спросила я подозрительно.

– Да что ты! – замахал он руками. – Начальники у нас – игумен Ермоген и игуменья Арсения. А я – всего-навсего старец. Видишь, какая борода?

А бороду он так и не подстриг.

Эту ночь я опять спала на диванчике. На следующее утро мы с отцом Глебом пошли в монастырь, и я устроилась по специальности. В свою квартиру он меня больше не приглашал. Сказал, что в следующий раз позовёт только тогда, когда я научусь спать на коврике. А я ужасно боюсь схватить насморк.

Зато я каждый день захожу к нему в сторожку, чтобы узнать, не обманул ли он меня по поводу своей любви ко мне. И я всё больше убеждаюсь: нет, не обманул!

Конец

ЦАРЬ

Иванушка встретил Бога в самом что ни на есть неприглядном месте. Бог дал ему свою визитную карточку, где были указаны способы, как с Ним можно связаться.

Когда Иванушка пришёл домой, он сказал актрисе, играющей роль его жены:

– Знаешь, я сегодня видел Бога.

– Что ты говоришь?! Не может быть! – демонстративно воскликнула Актриса, как ей и полагалось, и продолжила мазать бутерброд.

– Он дал мне свою визитку.

– Вот это да! Можно посмотреть?

Иванушка стал судорожно рыться в карманах, но визитки не было – видно, она выпала, когда он доставал носовой платок.

– Какая досада! – вскрикнула Актриса. – Ты потерял Бога!

– Только Его визитку…

– Это одно и то же. Что там хоть было написано?

– Да всё, как обычно. Зовут Иисусом, фамилия – Христос. Или это прозвище? Должность – Вседержитель. А дальше… Наверное, телефон, факс, мобильный телефон. Не помню точно…

– Теперь из-за твоей рассеянности мы будем вечно жить в этой халупе! Но ты хотя бы представился?

– По-моему, нет. Но Он, если захочет, то обязательно меня найдёт. Он же – Бог!

– Делать Ему больше нечего! У Него таких, как ты, миллиарды! Такая удача бывает раз в жизни! Где ты Его встретил?

– Ни за что не поверишь! В общественном туалете!

– В синем биотуалете у станции?

– Нет, где бы Он там поместился? По дороге на работу есть кусты, примыкающие к забору. Мы называем их в шутку «общественный туалет». Ступать надо осторожно, потому что всё пространство загажено…

– И тебе припёрло по-большому?

– Нет, я проходил мимо и услышал, как кто-то скулит. Я подумал, что там щенок умирает. Ты же знаешь, как я люблю животных. А это был не щенок…

– Это был старый трухлявый кобель?

– Нет, это был человек, бомж. Ему было плохо. Мне стало его жалко, я взял его за руку…

– Фу! Сейчас же иди мыть руки!

– Я уже мыл. Так вот, я взял его за руку и сказал какие-то слова утешения. Он говорит: «У меня нет дома. Никто меня не пускает к себе». Я спрашиваю: «У тебя не осталось никого из родственников?» Он говорит: «Они все умерли. А тем, которые остались, я не нужен». Я говорю: «Потому что ты грязный и не хочешь работать». А он говорит, что был рождён царём…

– Они все так говорят!

– …но люди отвергли его. Они не любят над собой всяческих царей. И я, Иванушка, в первую очередь отверг. Оттого он и сделался таким…

– Я всё поняла! И тут он достаёт визитку и говорит, что он – Бог! Прикол вполне в Божьем духе!

– Да нет, бомж был последним из династии Романовых, который не эмигрировал из России. Потомок четвероюродного брата Николая Второго. Российский трон по праву принадлежит ему… Так мы и сидели с ним на корточках посреди дерьма, держась за руки. А люди думали, что у нас групповое испражнение, и не беспокоили. А потом явился Иисус Христос…

– Ты попросил у Него хоть что-нибудь?!

– Я как-то растерялся… Христос-то явился за царской душой… А я держу царя за руку и не отпускаю. Христос улыбнулся, дал мне свою визитку, которую я потерял, и говорит: «Если тебе с ним будет трудно, обязательно звони!»

– С кем? – похолодела от ужаса Актриса.

– С Георгием Николаевичем! Я понимаю, что у нас однокомнатная квартира, и втроём жить в ней будет тесно, но Георгий Николаевич – всё-таки царь!

Актриса вылетела в прихожую и увидела царя, который стоял, сложив руки крестом на груди, и виновато улыбался.

– Я немедленно ухожу от тебя! – воскликнула Актриса, вытряхивая из шкафа свои вещи. – Царей только мне не хватало!

Когда за ней захлопнулась дверь, Георгий Николаевич протянул Иванушке картонный прямоугольник.

– Вот, Вань, Божья визитка. Ты на лестнице обронил, а я поднял… Она вернётся?

– Даже подумать об этом страшно! – ответил Иванушка. – Но если, не дай Бог, такое случится, у нас всегда есть телефон Христа!

И он бережно убрал визитку в секретер.

Конец

КАК Я СТАЛ ХРИСТИАНИНОМ

Он сидел и увлечённо наблюдал, как дерутся монастырские петухи. На самом деле он молился, только никто этого не знал. Он это был я.

Я наблюдал за ним с высоты птичьего полёта. Вероятно, я был ласточкой. Я знал про него всё.

Вам, наверное, интересно, почему он – это я? И почему он принял иноческий образ, когда всё ещё состоял в браке? И почему настоятель не потребовал от его второй половины разрешения отпустить его в монастырь? И почему в своё время православный священник отказался их венчать, хотя они показали свои паспорта, где стояла печать о первом браке? И почему этот стройный монах иногда оговаривается и вместо «я был» говорит «я была»? И как Промысел Божий привёл его в монастырь?

Я знаю ответы на все эти вопросы, потому что я и есть он. Но сможете ли вы принять их или будете его осуждать? Сможете ли понять, что между мужчинами бывает настоящая мужская любовь, которую даже смерть не сможет разрушить? Сможете ли вместить, что даже мерзость и грязь могут стать ступенькой на пути к Царствию Небесному? Призна́юсь, что меня это не сильно заботит. Сражайтесь за своё спасение, а он будет сражаться за своё. Но если вы хоть что-нибудь почувствуете, если хоть одно движение любви шевельнётся в глубине вашего сердца, значит я пишу не зря.

* * *

Сначала его звали Васей, потом стали звать Василисой. Василиса никого не любила – ни мать, ни сестру, ни брата. Она любила ходить в клубы, пить коктейли, танцевать. Она загуляла.

Мать отреклась от него, когда узнала. Потом простила и умерла. Брат не называл его иначе как «этот вонючий пидор». В сестре ещё осталась капля сострадания, но её всю передёргивало, когда Василиса прикасалась губами к её щеке. Сестра знала, чтó делают эти губы в другое время.

Василиса всё время одалживала у своей сестры вещи. Сестра не могла отказать, но одевать их тоже потом не могла, даже после стирки. Приходилось выбрасывать. Потом сестра выбросила весь свой гардероб и уехала жить в другой город.

Василиса была одна в целом мире, но не замечала этого. Ей нравилось блудить. Двое её знакомых заразились СПИДом. Но Василиса всегда хорошо предохранялась.

А потом что-то начало меняться – вот новый поворот (событий), и мотор ревёт (надрывно). Да, она влюбилась! Всё было решено: либо она будет жить с ним до старости, и они умрут в один день, либо… Она дала обет, что в тот день, когда он её разлюбит, она покончит с собой. Но сначала нужно было, чтобы он полюбил её. Степан был таким же эгоистом, как и она.

Но ей повезло: какие-то энергии связали их воедино. Они перестали ходить в клубы, стали жить вдвоём. Влюблённость не проходила. Они всё делали вместе и даже поклялись друг другу быть верными до гроба.

Это была любовь и ничто больше! Та самая любовь, которая приходит от Бога. Плоть отступила на второй план. Теперь у каждого был хотя бы один человек, которого он глубоко и искренне любил. А тут как раз приняли закон, разрешающий гомосексуальные браки. Конечно, они поженились!

Но они не знали, что Господь хочет научить их любить много большее число людей. Всё-таки один – это очень мало.

Они хотели обвенчаться в родной Православной Церкви, даже не подозревая, насколько их брак противоречит Евангелию и православию… Им объяснили.

Одна протестантская община согласилась их обвенчать, но у этих двух людей была православная душа. «Я хочу ходить в храм, а не в кинотеатр, и я хочу слушать песнопения, а не вопли религиозного фанатика!» – сокрушался Степан, а Василиса утешала его. Но им не было места в храме. Что-то выгоняло их оттуда.

Что произошло дальше, никто не знает. Христос коснулся их сердец. Перед ними встал ужасающий выбор – либо их любовь, либо Господь. Много веков христиане говорят об одном: Бога вочеловечившегося, претерпевшего оплевания, поругания, избиение, унижение, крестную смерть ради нас, надо любить больше, чем ближних. Больше, чем сына, больше, чем дочь, больше, чем отца, больше, чем мать, больше, чем любимого супруга.

Они расстались. Они хотели проверить свою любовь. Они целый год не созванивались и не видели друг друга. Василиса стала опять Василием. Степан не смог больше писать картины и пошёл работать в офис…

Их любовь не умерла!

Теперь они знают, что в Царстве Небесном не будет секса, не будет жён и мужей. Даже те супруги, которые всю жизнь прожили в непорочном честном браке, перестанут быть супругами. Они станут друзьями во Христе, может быть, самыми близкими, но друзьями, не супругами.

Царство Божие внутри нас. И когда оно наконец выходит на поверхность, оно убивает плотскую похоть. Особенно незаконную связь. А их брак, оформленный государством, был незаконен с точки зрения Закона Евангельского. Но он свидетельствовал об их любви друг к другу. Поэтому они не стали расторгать его, когда Василий решил стать послушником.

Любовь к Степану научила его любить Бога и других людей. Поэтому, принимая малую схиму, он сделался Стефаном. В честь своего возлюбленного…

* * *

На все ли вопросы ответил я своим коротким повествованием? Ах да, наверное, до сих пор непонятно, почему брат Стефан – это я? Не думаю, что имеет место какое-то особое раздвоение личности. Личность каждого человека, живущего на Земле, раздвоена. Одна часть хочет исполнять волю Божию, а вторая – бесовскую. Мы по очереди становимся то родными Богу, то родными сатане. Весь вопрос в том, кто из двух людей, живущих в каждом из нас, возьмёт верх в день Страшного Суда. Тот, кто любит Бога, или тот, кто любит дьявола?

Сознание большинства людей сглаживает неровности перепада из одной личности в другую, им кажется, что они целостны. Я же осознал свои две личности чуть более ясно.

И вот я летаю. Мой духовник говорит, что я быстро развиваюсь духовно потому, что был педерастом. Что чем глубже человек пал, тем быстрее он восстаёт, если искренне уверует. Что так было с преподобным Моисеем Мурином и со многими другими.

Он не понимает. Развиваюсь не я, развивается брат Стефан. Это он видит людей насквозь, молится за весь мир, изгоняет бесов силою Божьей. А я – мерзостный, злобный и гадкий ублюдок, постоянно оскорбляющий Христа. Я не совершил ничего доброго в своей жизни. Я достоин ада. И я попаду в ад.

Конец

СКАЗКА ОБ ЭНОСЕ

Его зовут Мужик, просто Мужик. Он – мужик что надо, хотя и свинья порядочная.

Жил он, никого не трогал, бегал за женщинами, как кобель, а они его динамили. Что бы Мужик ни делал – работал, учился, выпивал – всё у него выходило из рук вон плохо. Это потому, что Мужик наш родился управляющим. Некоторые люди от рождения созданы управляющими, но они этого сами не знают, а те, кто их окружает, и подавно. И вот встретил Мужик неорганическое существо. Да-да, не удивляйтесь, есть такие существа, которых нельзя увидеть глазами. Вы спросите, чем же тогда увидел его Мужик? Это – вопрос к философам. Мы знаем только то, что Мужик на него наткнулся. Хотя можно сказать и по-другому: неорганическое существо нашло себе подходящего мужика. Чтобы не спугнуть свою добычу, неорганическое существо (будем называть его просто эНэС) действовало очень осторожно. Оно, вернее он, потому что это был именно «он», решил заманить Мужика к себе хитростью. Но Мужик-то думал наоборот, что это он, Мужик, приманивает Эноса (придётся заменить в его имени букву «э» на «о», чтобы лучше звучало). Впрочем, можно сказать, что они приманивали друг друга, потому что нуждались друг в друге. Со временем они даже полюбили друг друга, но отношения их складывались очень и очень непросто.

В течение первого года общения Энос предъявил на Мужика права, и, кстати сказать, вполне законные права. Надо иметь в виду, что именно этому Эносу принадлежали (да и по сей день принадлежат) права на всех людей, живущих на Земле, и не только на Земле (но это нас не интересует, потому что наш Мужик жил именно на Земле). Однако Энос, будучи высоконравственным существом, не любил навязывать своё общение тем, кто не изъявлял на это желания. Рано или поздно он всё равно получал то, что ему причитается. Спрашивается, зачем Эносу было охотиться на Мужика, если тот неминуемо должен был попасть к нему в лапы? Всё дело тут в добровольности. Если вам на ужин принесут связанного оленя, угодившего в западню, это – совсем не так интересно, как если тот же олень, поддавшись вашим уговорам, сам соизволит прийти к вам на сковороду! Более того, сказать по секрету, это будет уже совсем другой олень, в его крови отсутствует гормон страха, который делает мясо жёстким и неудобоваримым.

Итак, Энос пообещал Мужику то, что ему было нужно – власть и славу. До встречи с неорганическим существом Мужик даже не подозревал, что является природным лидером, но мечты о славе порою терзали его. Теперь же Мужик явственно осознал, в чём он нуждается – в том, чтобы кем-то руководить. И тут в его жизни появился новый человек – идеальный исполнитель по природе. Это была женщина. Но мы будем звать её просто Свиньёй, потому что она сама себя так называла. Помимо функций лидера, наш Мужик стал выполнять и функции мужа по отношению к Свинье, поэтому частенько стал называть себя Хряком. Но мы будем звать его просто Мужиком.

С того времени, как Энос подложил Мужику Свинью в постель, в жизни Мужика наступила новая эпоха – эпоха построения храма. Надеюсь, вам понятно, кто собирался стать его настоятелем? Этот храм должен был удовлетворить не только Мужицкую потребность властвовать, но и потребность в прославлении себя. Но в скором времени Энос открыл Мужику ужасную истину: храм не может быть построен из собственного сырья, но только из Эносовских материалов. И за эти материалы нужно платить! К тому времени Мужик уже прочно сидел на крючке у Эноса, и он согласился платить чем угодно, лишь бы достроить храм. Понятно, что с той поры наш Мужик стал терпеть серьёзные лишения. Но он твёрдо решил ни перед чем не останавливаться и стал расплачиваться всем подряд, в первую очередь личным временем. Тут-то у Эноса и был козырной ход. Он провёл с Мужиком множество бесед и убедил его в таких вещах, которые раньше наш Мужик не представлял даже в самом страшном сне. А когда храм стал потихоньку вырастать над Землёй, он оказался совсем не таким, каким его представлял себе Мужик, ведь строился-то он из материалов Эноса! Но Мужик был одержим одной идеей – достроить храм, и ничто не могло поколебать его решимость. И в один прекрасный день Энос открыл Мужику своё настоящее имя. Я думаю, вы его и так хорошо знаете, поэтому не буду приводить в нашем повествовании, но для Мужика это было настоящим откровением. «Неужели это – Ты», – повторял без конца Мужик, вспоминая, как издевался и потешался над его именем раньше. Но Энос объяснил Мужику, что «это» – не Он, а лишь Его имя, а Он – это тот, кто помогает строить храм.

Надо сказать, что со временем Мужику понравилась возникающая постройка, хотя её образ и сильно расходился с его первоначальными представлениями. Это случилось потому, что в результате общения с Эносом Мужик сильно изменился и сделался похож на своего наставника. И ему начало нравиться всё, что нравится Эносу, хотя раньше нравилось прямо противоположное. Он понял, что с самого рождения мечтал о храме и искал того, кто поможет ему в строительстве. Поэтому теперь ему не остаётся ничего, как играть по правилам Эноса, потому что осуществление мечты всей его жизни зависит от этого. К тому же слушаться своего наставника Мужику не составляло особого труда и даже нравилось, хотя порою он тяжко страдал, чувствуя себя рабом.

И вот настал день, когда дальнейшее возведение храма стало невозможным, хотя не была построена даже половина. Энос попросту исчез, и материалы перестали поставляться. Перед уходом Он кое-что сказал, говорил Он это и раньше, но Мужик упрямо не хотел слушать и пропускал эту вещь мимо ушей. И вот теперь ему пришлось сесть и поразмыслить. Энос говорил о том, что является не только невидимым, но и мертвецом. И поэтому, чтобы увидеть Его в истинном свете, а для дальнейшего общения и завершения постройки храма это абсолютно необходимо, так вот, для этого Мужику надо самому умереть, ни больше, ни меньше. А Мужику, как на беду, ни капли не хотелось умирать. Оснований для того, чтобы не верить Эносу, у Мужика не было – Энос ни разу не солгал. Кроме того, Энос сказал, что поскольку сам Он не только умер, но и воскрес, Ему и Мужика ничего не стоит воскресить. Хотя это, конечно, будет уже совсем не тот мужик, а, возможно, и вовсе не мужик – гарантий никаких нет. Вот это-то и было самое неприятное. Конечно, для построения храма Мужик готов был пожертвовать чем угодно, но кто же будет в этом храме служить, если он будет не он? Ему придётся жертвовать не только жизнью, но самым главным, тем, что с самого начала теплилось в отдалённом уголке его Мужицкого сердца, составляя единственную и тайную надежду – пожертвовать исполнением своего предназначения! Он должен был остаться абсолютно голым и провозгласить своё последнее желание, а вернее завещание: храм во имя храма!

О, если бы в его храме мог служить кто-то другой! Но храм строился индивидуальный, специально для Мужика, и никто другой служить в нём не мог. В его уме возник неразрешимый парадокс: он мог исполнить своё предназначение, только пожертвовав им. Если бы Мужик пригляделся повнимательней, то заметил бы, что мир его наставника с самого начала был полон парадоксов. Его наставник мертвец, и в то же время Он – живой, Его нельзя увидеть, и в то же время можно… Но тут Мужику надо было сделать выбор, не имеющий ничего общего с личной выгодой. Он уже давно смирился с тем, что власть и слава, даруемые Эносом, не имеют ничего общего с тем, что он раньше понимал под этими словами. Но теперь ему надо было признать, что сам он – ничто, пустое место, а у пустого места никакого предназначения быть не может. То есть, попросту говоря, его предназначение – быть зажаренным на сковороде, в то время как сам он думал, что его предназначение – служить в храме…

Быть зажаренным, но и воскреснуть! Придти обновлённым и чистым в новенькую церковь, отданную во владение тебе одному в бесконечные веки! Вот это искушение!

Своим благодетелям надо доверять. Но кто такой Энос – благодетель или злодетель? Стопроцентное добро или стопроцентное зло? Чистая истина или чистая ложь? Пан или пропал – всё или ничего?

Если кто-то говорит, что он – свет и добро, то злом и тьмой будет являться всё, что противоположно ему. А если у противоположного тоже есть имя и личность? И это противоположное утверждает, что оно добро и свет, а то – зло? Энос ловил Мужика на крючок, а противоположный – не ловил. Энос обманывал Мужика, хотя всегда говорил правду, а противоположный – не обманывал, хотя всегда лгал. Противоположный тоже неорганическое существо. При этом оба говорят, что любят Мужика бесконечной любовью.

Но Мужик узнал, как отличить благодетеля от злодетеля. Благодетеля можно полюбить. Той любовью, которая долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит и никогда не перестаёт. А к злодетелю человек может только привязаться.

Но единственным существом, которого хоть немного любил Мужик, была Свинья…

И тут Мужик вспоминает, что его Энос тоже был органическим существом. Значит, надо спроецировать на Эноса ту любовь, которая направлена на Свинью. Дело – проще пареной репы! Если любовь Мужика не умрёт, а начнёт умножаться, значит Энос – его друг.

Но тут перед Мужиком встаёт другая проблема: его любовь гетеросексуальная, а Энос тоже мужик…

* * *

Энос был среднего роста, обычного телосложения. Маленькая бородка и огромные голубые глаза. Он привёл за руку женщину и молча растворился в темноте.

– Я – Его мать. И дочь. – Она засмеялась беззвучным смехом. – Ты начал понимать, что такое брак. Если хочешь, можешь любить меня!

Конец

[1] В. Цой «Спокойная ночь»

[2] говорение язы́ками (глоссолáлия) – в посланиях апостола Павла – экстатическая, вне-словесная форма выражения религиозности. Глоссолалия была распространена в первых общинах христиан.

[3] меллорн – дерево из романа Дж. Толкиена «Властелин колец»

[4] Малельдил – марсианское имя Бога в романе К. Льюиса «За пределы Безмолвной планеты»

[5] хнакра – чудовище из того же романа

[7] творения Исаака Сирина отличаются от трудов Ефрема Сирина меньшей поэтичностью и большей вероучительной точностью

[8] ми́ро – благовонное масло, истекающее от мощей и икон

[9] персонаж из романа Ф. М. Достоевского «Бесы»

[10] персонаж из романа братьев Стругацких «Пикник на обочине»

[11] персонаж Олега Янковского из фильма Андрея Тарковского «Ностальгия»

[12] лжи́ца – ложечка для причащения